Внутри все тоже было как полагается: без роскошества, но очень недурно. В темноватой приемной с единственным окном и серо-зелеными обоями в полоску стояло несколько стульев с высокими гнутыми спинками, пара забитых толстыми папками шкафов и секретарский стол, на котором гордо возвышалась пишущая машинка и рядом с ней — потемневшая латунная керосиновая лампа. В остальном приемная пустовала, зато была приоткрыта дверь напротив, чем посетитель и воспользовался.
Кабинет оказался гораздо более светлым: в угловой комнате было четыре окна, на юг и восток, так что успевшие привыкнуть к сумраку глаза в первый момент резануло. Тут обои на стенах были то ли серебристо-голубыми, то ли просто выгорели до такого бледного тона. При входе слева имелся большой и массивный платяной шкаф, несколько шкафов книжных, также заполненных папками и разномастными томами, а кроме того — основательный письменный стол с лампой под пузатым плафоном из матового стекла в бронзовом переплете. За столом имелось кресло дворцового вида, с гобеленовой обивкой, и еще пара таких ожидала просителей перед этим столом. А справа от входа нашлась лоснящаяся от времени оттоманка с резной спинкой, которую Дмитрий заметил в последнюю очередь, и вот как раз она была занята.
— Кхм, — кашлянул Косоруков и, опомнившись, снял шляпу, неловко пригладил стриженые каштановые волосы, пегие от ранней седины. — Доброго дня, сударыня. А где господин Набель?
— Господина Набеля нет, — невозмутимо отозвалась девушка, не прерывая своего занятия.
Она была молода, лет двадцати с небольшим на вид. Медно-рыжие волнистые волосы, собранные в небрежный пучок, держала пара длинных деревянных шпилек на чиньский манер, легкомысленная белая блуза открывала загорелые плечи, но пышной длинной оборкой целомудренно прикрывала грудь, талию охватывал серый корсаж, а синяя юбка в тонкую белую полоску натягивалась на острых коленках, пряча, однако, все, что полагалось прятать, под несколькими воланами: сидела девушка, подобрав ноги под себя. И занималась при этом самым женским делом: неспешно, даже с каким-то удовольствием на лице штопала полосатый чулок.
Низкие ботиночки на шнурках стояли на полу перед оттоманкой.
— А когда он появится? — уточнил Дмитрий неловко.
Девушка была такой чистенькой, аккуратненькой и хорошенькой, а легкомысленный наряд настолько ярко подчеркивал свежесть и живость, что рядом с ней Косоруков вдруг пронзительно остро ощутил всю неделю пути — сначала в прокуренном вагоне, потом верхом под палящим солнцем — на собственном лице и всем остальном. И виновато подумал, что вообще-то можно было бы и побриться, да и заночевать где-то в деревне, в баньке выпариться, чтобы не трясти тут пылью на чистый вощеный паркет. Или хоть здесь для начала найти комнату, привести себя в божеский вид, а потом уже…
— В лучшем случае — года через три, — вздохнула девушка и подняла наконец взгляд на собеседника. — Но велика вероятность, что никогда.
Почему-то он думал, что глаза у нее должны быть зелеными, ведьминскими, рыжая же. Оказалось — нет, светло-карие, в желтизну, но… да, в общем, тоже колдовские.
— Что значит — никогда? — опешил Косоруков и едва не выронил шляпу, которую до сих пор неловко вертел в руках.
— А почему это вас так смущает? — проговорила она и обвела пришельца испытующим взглядом — сверху вниз и, медленнее, обратно, снизу вверх, от пыльных сапог по вылинявшим до непонятно цвета штанам к револьверам на боках, по темной от пота и пыли рубашке, по вещмешку на плече и карабину, к заросшему бурой щетиной лицу и темно-серым глазам. — Неужели претендуете?
— На что? — окончательно растерялся Дмитрий. И тут же рассердился — на себя за то, что стоит и неловко что-то мямлит, и немного на собеседницу за то, как странно она держится, и не поймешь — приличная девушка или нет и что вообще тут забыла? — Послушайте, сударыня, мне нужен господин Набель, здешний городской голова. Что значит — его нет? А вы кто?
— Я почему-то так и подумала, — непонятно вздохнула она, отложила шитье и, придержав юбку, спустила ноги на пол, ощупью нашарила обувь. Шнурки затягивать не стала, поднялась под полным недоумения взглядом, поправила на боку не замеченную ранее кобуру с револьвером, подобрала шитье и отнесла его в ящик стола. После чего обернулась, привалилась бедром к столу сбоку и скрестила руки на груди. — Господина Набеля не существует, последний умер в начале войны. А градоправитель — Анна Павловна Набель. К вашим услугам, сударь. Как вы можете догадаться, братьев и дядьев у меня нет, а если вдруг появится супруг, он вряд ли возьмет мою фамилию. Поэтому вряд ли желанный вам господин Набель вообще появится в этом городе.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Дмитрий не сразу включился обратно в разговор, потому что не сразу сумел отвести взгляд от длинноствольного Торка сорок четвертого калибра, который красовался на женском бедре. Очень… неженское оружие. Косоруков вообще считал оружие неженской вещью, но мог бы допустить, чтобы в такой глуши девушка носила что-то для самозащиты. Маленькое, соразмерное узкой ладони, но никак не сорок четвертый калибр с его отдачей. Она вообще пробовала из него стрелять? Ее же попросту снесет. Нельзя сказать, что совсем уж тонкая или хрупкая, но все равно не того сложения, чтобы представить ее с этим детищем Туровской мануфактуры Торкунова в деле.
Собрался с мыслями он только на "к вашим услугам", а к концу дальнейшего монолога сумел справиться с негодованием и всеми вопросами. Бес знает, как и за какие заслуги местные терпят над собой субтильную девицу, не его это дело. Главное, чтобы она палки в колеса совать не надумала.
— Косоруков, Дмитрий Михайлович, — назвался он и достал из подсумка, висящего на ремне справа, дальше кобуры, запечатанный конверт, подписанный начальником сыскной полиции Рождественска и адресованный городскому голове. — Прибыл расследовать дело о смерти Антона Петровича Шалюкова, казначейского проверяющего, и задержать его убийцу.
— Убийцу… Вы на упырей охотиться прибыли, что ли? — Анна выразительно приподняла густые темные брови, не спеша распечатывать конверт.
— А здесь много упырей? — уточнил Косоруков.
— Хватает, — спокойно пожала плечами девушка.
— На них жалоб не поступало, но можно и поохотиться, отчего нет.
— Так Шалюкова вроде бы они задрали? Что тут еще расследовать? Вам конкретный нужен?
— Ну если здешние упыри умеют обращаться с огнестрельным оружием, — он пожал плечами. — Судебный врач при осмотре останков нашел дробь в груди, а зверье уже труп обглодало. Разве вы не знали? Его же нашли совсем рядом с городом.
— О результатах осмотра тела нам никто не докладывал, — отозвалась она и выразительно похлопала конвертом по ладони: — До сих пор, полагаю. Вы сыщик?
— Не совсем. Я охотник за головами.
— В сыскной полиции Рождественска закончились люди? — хмыкнула она. — Теперь важные для империи преступления расследуют наемные головорезы?
— Такие, кого можно на месяц оторвать от других дел, чтобы отправить в этот медвежий угол, полагаю, и не начинались, — поморщился Дмитрий, но от иного выражения собственного неудовольствия удержался.
Отчетливое пренебрежение в голосе собеседницы окончательно отбило всякое желание относиться к ней как к привлекательной молодой девушке, однако ругаться и спорить по пустякам он все равно не собирался. А вот в кратчайшие сроки разобраться, кто и зачем пристрелил Шалюкова, и вернуться обратно в пусть не родные, но привычные уже места — планировал.
Пока главным мотивом убийства одинокого и совершенно серого человека без личной жизни, каким рисовали убитого знакомые, коллеги и соседи, считался профессиональный. А учитывая, что основным полем его деятельности был здешний золотой прииск, то и искать стоило в его окрестности. Старый опытный сыщик, который наставлял Дмитрия перед поездкой, во всяком случае, считал именно так. Но советовал при этом внимательно смотреть по сторонам и напоминал народную мудрость про чертей в тихом омуте: если у покойного не было никаких привязанностей и пороков на виду, это не значит, что их не было вовсе.
