В этом мутно-белом тумане мои товарищи, склонившиеся над своими лунками, казались окаменевшими призраками.
Фетисова облепило снегом, но ему и горюшка мало — воинская одежда защищает от любой непогоды!
Иное дело Надя. Ей, бедной, верно, не раз вспомнились те дорогие, из теплого меха шубы, которые она ходила примерять с Игорем…
— Зря ты все-таки потащил с собой Надю, — сказал я Игорю.
— Как же зря? — серьезно и недоуменно сказал Игорь. — Она мне нечужая.
— Да ведь женщина, трудно ей.
— Это разве трудно? — Усмешка чуть тронула его подмерзший в уголках рот. — Трудно будет, когда мы далеко поедем.
— Куда это — далеко?
— Мы еще не решили куда… Где-то оно есть, наше «далеко». Вот там будет трудно, ох как трудно! — проговорил он с наслаждением, видимо всем сердцем ощутив это еще неведомое и трудное «далеко». — Мы же молодые… — с застенчивой улыбкой добавил Игорь.
Я невольно посмотрел на усыпанную снегом, тихую, кроткую фигурку Нади и сейчас окончательно определил для себя жену Игоря: подруга, спутница. Да, она знала, на что шла, знала о том «далеко», которое их ожидает, и готова до конца идти путем Игоря…
Впервые Игорь приоткрыл мне свой сокровенный мир, приоткрыл чуть-чуть, но что-то мне уже виделось, и, желая узнать больше, я спросил:
— Когда же вы поедете?
— Сперва станем покрепче на ноги… Главное, школу кончить… Да и сестер надо пристроить… — Он еще что-то сказал, но усиливающийся ветер подхватил слова у самых его губ и отнес прочь.
Между тем метель и студь брали свое, к тому же и подо льдом было неспокойно. Из прорубей стала выплескиваться черная, густая, как мазут, вода и растекаться вокруг, с шипением пожирая снег. Я предложил товарищам собираться в обратный путь.
— Когда стихнет, здорово клевать будет, — ни к кому не обращаясь, произнес Игорь.
«Вот оно, начинается!» — мелькнула у меня.
— Подумаешь, какая беда — метель, — будто размышляя вслух, продолжал Игорь. — Поставим палаточку, отдохнем, а на зорьке дадим жизни.
— Ну, знаешь! Надя, хоть бы вы одернули мужа!
— Я — как Игорь, — прозвучал тихий ответ.
— Василий Сергеевич, скажите веское слово!
— Да что же, я за ночевку, — последовал ответ. — Ведь это чудо как хороша зимняя ночь на реке!
Тщетно я рисовал благость возвращения домой, горячий чай, теплую постель. Нет, отныне Фетисов был за холод, пургу и лишения…
А пока шел спор, ветер унялся, расчистилась даль озера, из-за сосен Малиновых островов выглянула луна, и пахнущая снегом теплынь разлилась в воздухе.
— Ну вот, — сказал Игорь, — минут через тридцать начнется клев.
— С чего ты взял?
— А я заметил: клевать перестало за полчаса до пурги; значит, снова клевать рыба будет через столько же…
Мне казалось, что люди нередко сами придумывали для природы законы, в тщетной попытке как-то упорядочить царящий в ней хаос. Но законы, которые знал Игорь, были всегда точны. Не прошло и получаса, как наши удочки вновь заработали.
Ловили мы с Игорем, а Фетисов помогал Наде ставить палатку. Правда, он иногда подбегал к своей лунке и проверял удочку, которая не всякий раз оказывалась пустой.
Сколько бы ни колобродили люди днем, сколь бы ни шумели, ни суетились, все кончается сном. Даже самых неутомимых и жадных к делу жизни кладет на лопатки мягкая и неумолимая лапа ночи. И настала такая минута, когда неугомонная натура Игоря не выдержала.
— Ну, будем устраиваться на ночлег, — сказал он, извлекая из воды удочку.
— Чего же устраиваться — все готово! — бодро отрапортовал Фетисов.
Действительно, брезентовый домик был установлен, и на его тугие бока тихо садились снежинки. Вдруг Фетисов хлопнул себя по лбу:
— Да ведь у меня в рюкзаке имеется трофейная плащ-палатка.
— Знаете что, — задумчиво сказал Игорь, — дайте ее мне.
Фетисов отошел, чтобы исполнить его просьбу, а я спросил:
— Зачем она тебе?
— Я оборудую из нее другой домик.
— Да разве мы не вместе устроимся?
— Мы с Надей будем отдельно.
Не знаю, как это случилось, но в эту поездку я почему-то упорно держался роли носителя тупого здравого смысла. Я принялся доказывать Игорю, что это совершенно лишнее, что вчетвером мы скорее надышим тепло.
Он, как всегда, внимательно выслушал меня, затем сказал просто:
— Мы так редко бываем вместе.
Однако здравый смысл не оставил меня и тут, я сказал:
— Но вы женаты почти месяц!
— У Нади сынишка, у меня дома — сестры. Нам негде быть вместе.
Он застенчиво улыбнулся и пошел ставить вторую палатку. Я едва успел прибрать снасти, а уж второй домик стал рядом с первым, и Надя, пожелав нам спокойной ночи, скрылась в нем.
Игорь по-хозяйски осмотрел наш маленький лагерь, проверил, хорошо ли я прибрал снасть, укутал в тепло оставшихся мотылей и лишь затем откинул полог своей палатки. На миг я увидел два живых, неспящих, ждущих Надиных глаза. Полог задернулся, и в крошечном домике будто умерло все в цепенелой тишине объятия.
Я тоже забрался в палатку. Мне показалось там тепло и уютно. За парусиновым полотнищем ощущалась огромная ночь, в темном вырезе входа проносились редкие снежинки, сдутые ветром с сосен и сугробов.
Фетисов все не шел, и, позавидовав тому, что он один наслаждается этой ночью и тишиной, я выбрался наружу. Небо было чистое, и сиял месяц. Тени сугробов и сосен Малиновых островов расцветили под мрамор светлый простор озера, будто Игорь в гигантском масштабе проделал свой опыт. Я увидел Фетисова в нескольких шагах от палатки. Он медленно прохаживался взад-вперед и будто сторожил эту драгоценную ночь.
— Вы словно часовой, — сказал я, подходя.
— Да я и есть часовой, — ответил Фетисов со странной улыбкой. — Знаете, я сам долго не мог понять, что со мной творится сегодня. Но когда я напялил этот старый полушубок, когда запихнул себя в эту строгую и умную солдатскую одежду, я опять стал солдатом. Вы не можете себе представить, как волнует кисловатый запах овчины, идущий от этого полушубка, как он подстегивает, как хорошо будоражит. И вот о чем я подумал: если уж меня продрало такое… продрало сквозь все слои жира… значит, в каждом из нас живет добрый русский солдат, а это серьезная штука…
Фетисов отвернулся, чуть наклонив голову. Сухо и нежно прошуршал ветер, оставив после себя пустую, чистую тишину.
Я вернулся в палатку. В узком просвете мне виднелась темная фигура в воинском полушубке с поднятым воротником. Человек стоял там, охраняя снег, небо, сон спящих, любовь любящих, охраняя всех хороших людей на земле.
