Пораженный, я понял, что все эти без конца повторяемые опыты тяготели к разложению структуры материи.
Конечным же результатом было не что иное, как запас сдерживаемой ядерной энергии (вот почему, сознавая, какую опасность представляет собой такая сила в руках любого властителя эпохи, алхимики хранили все это в тайне), а секрет алхимии заключался в определенном способе манипуляции материей, который разлагал и восстанавливал ее по новым законам, создавая неизвестное ранее силовое поле. Помимо получения философского камня или эликсира бессмертия — будь то простые легенды или реальность, еще не познанная нашей сегодняшней наукой — важно было действие, оказываемое этим силовым полем на самого алхимика, и вызываемые им странные превращения: ведь Тристан Старый исчез «вдруг и насовсем…» Передо мной вдруг возникла такая фантастическая гипотеза, что я не смел и думать о тех поразительных перспективах, которые она открывала. Мне пришлось вспомнить о том, как примитивны были лаборатории, в которых современные физики революционизировали науку, к каким старинным «бабьим» средствам возвращается ныне медицина, как богаты знания, полученные «примитивами» эмпирическим путем, часто без понимания того, над чем они работают, что не мешало им добиваться намеченных результатов. Я советовался с физиками, химиками и математиками. Одни из них пожимали плечами, других моя гипотеза приводила в восторг.
Последовали дни и ночи лихорадочных поисков.
Казалось, у меня начались галлюцинации, и мои друзья поглядывали на меня обеспокоенно и меняли разговор каждый раз, как я появлялся среди них. Я думаю, что моя жена обратилась за помощью к профессору Леже, крупному психиатру, внезапная заботливость которого не может быть объяснена одной лишь неожиданно возникшей симпатией, в чем пыталась меня уверить жена.
До сегодня я так и не узнал правды, но Леже воодушевили мои исследования, мы сблизились, и я уверен, что только Тристану обязан искренней дружбой этого умного и тонкого человека.
Когда я счел, что смогу ответить на главные возражения, я обнародовал в «Formes» — пока как простую гипотезу — то, что мне удалось обнаружить.
Последствия хорошо известны. Все, что кажется фантастическим, тут же подхватывается и разносится любителями сенсаций, так что я вынужден был вмешаться и восстановить истину. Но я не бросал своих исследований и по-прежнему прибегал к аргументам некоторых ученых, поиски которых шли разумеется, другими путями — в том же направлении, что и таинственные опыты древних алхимиков. Сегодня я с полной ответственностью заявляю, что знаю, как Тристан Старый исчез из своей каменной кельи на глазах у людей, пришедших увидеть чудо совсем иного рода — и, вероятно менее значительное, чем то, что он им преподнес. Я восстановил его «исчезновение» вплоть до мельчайших подробностей; более того, я узнал, что случилось с ним после того, как он пропал из виду виконта де Сюрси и швейцарских наемников, вооруженных ненужными саблями. И иногда я спрашиваю себя: разве это уж так невозможно — получить знак, один-единственный знак — в доказательство того, что я не ошибся…
.. Проснувшись на заре после двух часов сна, которые он себе позволил, Тристан Старый, как обычно, устремил свои взоры на собор. В этот час светлых надежд старинные камни казались розоватыми, словно стены были сложены из невесомого вещества облаков, пылающих в лучах восходящего солнца. Слышалось лишь чириканье птиц да стук колес по мостовой — далекие отголоски неба и земли. В остальном было тихо, и, окинув взглядом здание, Старый услышал, как заговорили символы, вписанные в аркады и башни, линии которых открывали ему все то, что сумели постичь старинные мастера на своем пути к великой тайне. Потом он перевел взгляд на красный рубиновый шар, стоявший в самом темном углу кельи, там, где слабый утренний свет, проникавший сквозь узкое высокое окно, не мог победить тьму. Стеклянный шар сверкал фиолетовыми отблесками. «Надо встать…» Но, продлевая охватившее его чувство приятного волнения, он повернулся лицом к мирному зрелищу собора, который видел, может быть, в последний раз. Потому что он был уже у самой цели.
Он знал, какую частичку правды скрывает каждый из каменных ликов, застывших там, где их поставил таинственный расчет, чтобы донести свою правду до тех, кто будет некогда бродить между обманчивыми ликами. В прежние годы, когда кровь еще бущо текла по его жилам, то и дело сбивая его с сурового пути, пройти который он поклялся, молодой человек, которого сегодняшний Старый поставил на колени, удушив в нем слепую жажду жизни и поработив его немым ретортам и жерлу горящей печи, нередко искал поддержки и совета в немой мудрости этих каменных фигур. В уродливых усмешках застывших лиц он читал поражения, заранее угаданные исследователями, превратившимися сегодня в прах, в спокойной ясности всеведущего каменного взгляда различал ободрение и поддержку. Неустанно проверял он свой труд по реакции ряда статуй, начиная все сначала, если того требовали его молчаливые наставники. Неустанно сверял свое время с неизменным временем, вписанным в параметры здания и слившимся с ним. Каждый год протекал у него в соответствии с повелением какой-либо стены, с законом какой-нибудь колонны. Каждый день был у него рассчитан в соответствии с канонами, вычитанными в кружеве карнизов, и, так как сам он согнулся, следуя линии его камней, живя их жизнью, он знал теперь весь собор изнутри, от основания до самой крыши. Его параметры подтверждали счет, который он вел годами. И так, в бесконечных усилиях, в ежеминутном напряжении, он состарился.
Одна-единственная каменная сосулька, устремленная прямо в небо, не была еще им прожита. Как только он ее разгадает и включит в свою структуру, в глубочайшую суть своего существа, его жизнь среди смертных кончится. Ему было даровано редкое счастье пройти свой путь до конца. Его не погубили ядовитые пары, вылетавшие из реторт, не свалил ни один из ужасных взрывов смеси селитры, угля и серы, которые до Альберта Великого и Черного Монаха унесли столько жизней, не убил ни один принц или король, стремившийся насытить свою безграничную жадность с помощью философского камня. Как слабая травинка, своей невероятной жизненной силой преодолевающая жесткость почвы, он пробился к свету. Миновав ужасные знаки возможных смертей, он прошел весь путь, до последнего испытания. И — живой, существующий — стал воплощением облика мертвого собора. Глядя на него, он изучал свой подлинный облик, ибо за внешностью, выдававшей безнадежную старость, в нем горел огонь, и он уже давно не был тем стариком, над которым смеялся Руджиери. Козимо Руджиери… Он тоже начал когда-то этот великий путь наверх, но поддался унижению придворных интриг, стал жертвой мелкой повседневности и теперь, глядя на мир с отвращением, издевался над всем, что ему не далось, с надрывом человека, который знает цену тому, что он потерял, и всячески старается убедить себя, что сделал правильный выбор…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
