За остаток короткого хмурого дня я успел уйти по гонному следу далеко от села, практически за границы освоенного мною с собакой пространства, – там кончались лоскутья колхозных полей и сенокосов и начинались большие леса. Здесь по крутым склонам оврагов, ощетиненных сучьями мрачных еловых зарослей, матёрый лисовин и принялся водить моего Набатку на широких кругах. Тут, в сумерках уже, пару раз довелось мне различить на краю слуха глухие стенания гона. Начало быстро темнать, и я повернул обратно.
Лазать в темноте по крутым склонам оврагов среди елового валежника, щетинящегося острыми сломами сучков, было просто опасно. Да и не ночевать же, в самом деле, в зимнем лесу, – до дома всего-то чуть больше пяти километров. Но в темноте эти чуть больше растянулись часа на три, и в тепле я оказался уже ближе к ночи.
Такое бывало и раньше. Уведённый хитрым красным зверем, Набат в азарте погони ничего не слышал и не сходил с гона, – кричи, не кричи. Не обращал он внимания и на выстрелы.
Верный найденному следу, гончак не бросал его до той поры, пока лиса не понорится, не оборвёт след, забившись в узость земляного лаза, или не начнёт водить собаку по кругу, строго гонным следом, и пёс не запутается в этой следовой мешанине. Волков тогда в наших местах было не слышно, и я смело уходил в село, оставляя собаку.
Домой Набат возвращался, как правило, под утро и когда я вставал и перед школой выходил его проведать, лежал в конуре. Даже к корму поднимался он лишь к вечеру и тяжело шёл к миске с едой, припадая на все четыре натруженные гонной работой лапы.
Но на следующее утро конура была пуста. Какая уж тут школа, и я, схватив ружьё и сунув за пазуху краюху хлеба, пустился своим вечерним следом. Говорят, у каждой человеческой души имеется свой ангел-хранитель. Похоже, свои хранители берегут и собачьи души. Иначе, с какой бы стати, выбегая со двора, я почти машинально подхватил большой топор и сунул его рукояткой за опояску патронташа.
Топор оказался в самый раз. Ушлый лисовин, поводив собаку по крутым склонам, ушёл в барсучьи норы, которыми был изрыт берег одного из оврагов. Гончак в горячке сунулся следом.
Я прошёл вдоль склона и быстро обнаружил отнорок, которым лис выбрался наружу. Я обошёл склон и берег оврага, осмотрел каждый вход, но выходного собачьего следа не было. Тогда я позвал пса, как обычно подзывал его к себе, и берег откликнулся глухим взвизгом. Набат был тут. Он ждал меня, и, самое главное, был жив!
На дне оврага начали скапливаться сумерки, когда я заостренными берёзовыми кольями и топором пробился через мёрзлую, пусть и не толсто, поверхность земли и смолистые еловые корни, и открыл лаз, в котором застрял гончак. Мышцы у невольного пленника закоченели, и потому первое время мне пришлось тащить его на себе.
Как только я его не волок: на руках перед собой, укладывал на плечах, пытался даже тащить подмышкой и на волокуше из срубленных ёлок. Часто отдыхая, мы добрались до ближней от села поскотины, и я уже собирался оставить собаку в лесу, а самому сходить домой за санками. Пёс словно понял мои мысли. После очередной остановки, он встал и, подрагивая шкурой, побрёл к дому самостоятельно, покачиваясь и неуверенно переступая.
Следующие два дня Набат выходил из конуры лишь для того, чтобы поесть и оправиться. Когда я подходил и гладил его по широкой лобастой голове, гончак лишь виновато смотрел, как бы говоря: прости уж, хозяин, оплошал, обвёл меня хитрован-лисовин вокруг пальца.
Но уже в пятницу он встретил меня на крыльце, и взгляд его я воспринял как предложение очередной охотничьей вылазки. «Ну что, хозяин, – как бы вопрошал Набат, – а не сходить ли нам с тобой зайчишек погонять?»
Появление Атоса III
Так что, по поводу нор моё мнение сложилось давно и так прочно, что стало стереотипом. Не хочу я их раскапывать. А барсучьи, в особенности. Не люблю. Не в том смысле, что не нравится мне этот сторожкий зверь, скорее совсем даже наоборот, очень даже нравится. Тут почти как в анекдоте, помните, спрашивают грузина:
«Гиви, ты помидоры любишь?
Кушать – да, – отвечает Гиви, – а так, – не очень».
Вот и в данном случае. Как зверь, личность и индивидуум, барсук мне очень даже нравится, а вот как редковолосая шкура и килограмм целебного жира, – совсем нет.
Та же история и с лисами. Всё знаю: и где, и когда, и как; и неоднократно добывал самолично, но больше не хочу. Не желаю превращать изящное сильное животное в очередной воротник.
– Забирайте, – пробурчало над объёмистым животом, и в руку мне упал верёвочный поводок. За верёвку даже не пришлось тянуть. Фокс подошёл сам и встал рядом. Взгляд его ясных глаз был спокоен и невозмутим, хотя и не без иронии.
Конец ознакомительного фрагмента.
