Отец Саши Ферсмана, сменив архитектуру на военное поприще, все же был мало приспособлен к тоскливому регламенту гарнизонной службы. Вскоре он получил скромный, хотя и ответственный, дипломатический пост. Новую службу в качестве русского военного атташе в Греции он начал с того, что показал сыну ломки розового мрамора на Принцевых островах. Поездка в Турцию послужила отличным поводом, чтобы побывать в Софийском соборе, стены которого выложены прекрасным зеленым камнем. Названия его, впрочем, не знали ни отец, ни сын.
Берега Элевксинской бухты были устланы серой и белой галькой, обточенной прибоем. Саша забавлялся, бросая плоские камешки в тихо набегавшую волну. Оказалось, что и эти камешки — мрамор. Мрамор — камень искусства. Эти слова отца навсегда врезались ему в память.
От посещения Акрополя в Афинах у Саши остались три обломка мрамора разных цветов.
Отец возил Сашу также любоваться Венецией, лазурным, озером Гарда в Северной Италии, но мальчик уделял красотам ландшафта гораздо меньше внимания, чем булыжникам, которыми была вымощена дорога к озеру.
Каждое новое путешествие оставляло след прежде всего в его коллекции — его собрание камней уже приобрело право именоваться именно так.
Евгений Александрович Ферсман гораздо охотней отдавался созерцанию предметов искусства, чем тревогам своей новой беспокойной профессии, и потому вскоре вынужден был принять новое назначение. Вернувшись домой в Россию, он приступил к исполнению обязанностей директора кадетского корпуса. О том, что Евгений Александрович был хорошим воспитателем, свидетельствует хотя бы та мягкая настойчивость, с которой он закреплял и развивал научные интересы своего сына.
Болезнь заставила мать Саши Ферсмана — Марию Эдуардовну — предпринять несколько поездок в Карлсбад (Карловы Вары нынешней Чехословакии). Сын сопровождал ее. Пока мать проходила скучный курс лечения больной печени, ее юный спутник не терял даром времени. Сам он впоследствии так рассказывал о впечатлениях — и, разумеется, о камнях! — вывезенных им из Карлсбада:
«Это были годы расцвета горного дела в Богемии: еще добывались в Рудных горах оловянные и вольфрамовые руды и чудные щетки касситерита, шеелита и кварца аккуратно вынимались из жил и продавались курортникам. Продавались урановая смоляная руда — в те годы просто дешевый отброс для приготовления желтых красок для фарфора и кирпичей Иоахимсталя, чудные щетки горного хрусталя из Альп, соль из Зальцкаммергута, парные иголочки актинолита с темнозелеными эпидотами привозились из Тироля, и среди всего этого — сказочные камни самого Карлсбада, осадки его горячих источников, гороховидные камни, арагонитовые натеки, целые букеты цветов, покрытые карлсбадским камнем шкатулочки, ножики из камня. В красивых витринах в ряде магазинов лежали на стеклянных полочках кристаллы, друзы, щетки, а рядом с ними маленькие цифры.
О, сколько детских волнений пережил я из-за этих цифр! Ведь это были цены в австрийских гульденах, и нужно было много накопить сбережений, чтобы купить себе шарики родохрозита на штуфе бурого железняка или дымчатый кварц из вершин Сан-Гот-тарда».
С жадностью проглатывает он книги, газеты и журналы, в которых хотя бы вскользь упоминается о камнях. Он вырезает заинтересовавшие его куски из газет. Камень приоткрывается ему с новой стороны: как средоточие мрачных человеческих страстей, низкая цель стяжательства и узаконенного грабежа.
Корреспондент одной из петербургских газет, не скрывая отталкивающих подробностей, рассказывает о лихорадке наживы, охватившей Капскую колонию англичан в Южной Африке, когда там были открыты алмазные месторождения. Сашу Ферсмана особенно поразили описания добычи алмаза из огромных и глубоких шахт, вырытых в зеленой породе — кимберлите. Их отвесные неукрепленные стенки то и дело обрушивались, погребая под собой десятки, а иногда и сотни рабочих. Тотчас же туда посылали новые партии. Стоит ли беспокоиться о жизни кафра? Загнанные на клочок пустыни, огороженный колючей проволокой, изнемогая под горячим солнцем, рабочие жили, как звери. Пуля надсмотрщика настигала всякого, кто осмеливался попробовать выползти на свободу. Ни один неожиданно блеснувший в кимберлите камень не должен был ускользнуть из цепких лап владельцев копей. На них же работали притоны «белого города» Кимберлея, так же как и ловкие продавцы обесцененных акций и скупщики бесценных самородков. «Десятки миллионов фунтов стерлингов прибылей владельцев алмазных копей1 Десятки тысяч загубленных жизней!» — так впоследствии Ферсман комментировал впечатления детских лет в «Воспоминаниях о камне», написанных им уже в зрелые годы.
Но воображение его волнуют прежде всего приключения самих камней. А среди них есть камни, которые имеют многовековую, обагренную кровью историю. Одта из них — история знаменитого алмаза «Шах» — связана с именем одного из любимейших сынов нашего Отечества…
30 января 1829 года в столице Персии Тегеране кинжал наемного убийцы прервал жизнь дипломатического представителя России Александра Сергеевича Грибоедова — автора пьесы «Горе от ума». Следы убийцы вели к английскому консульству, но непосредственно отвечал за убийство двор шаха. Поэтому с особой депутацией в Санкт-Петербург был отправлен сын шаха, принц Хосреф-Мирза, который, чтобы умилостивить «белого царя», преподнес ему одну из ценнейших вещей персидского двора — древний алмаз. За бесценную кровь Грибоедова было заплачено камнем, и царь охотно принял этот окровавленный дар.
…Саша Ферсман подолгу рылся в старинных фолиантах, которыми были богаты библиотеки Одесского лицея, гимназии и университета. В тишине читальных залов перед его глазами проходили мрачные тени преступлений, с которыми связана история каждого знаменитого камня.
***
Детская коллекция определенно переставала быть детской забавой. Незаметно приближался час, когда она должна была превратиться в настоящее научное собрание минералов молодого исследователя. Этот процесс стремились ускорить и друзья Ферсмана. К ним принадлежал товарищ дяди. Александра Евгеньевича, впоследствии известный химик А. И. Горбов, и вдохновитель целой плеяды талантов профессор Новороссийского[7] университета Петр Григорьевич Меликишвили. Этому общепризнанному и вошедшему в историю отечественной науки ученому, в частности, многим обязан один из ярчайших талантов нашей Родины — Н. Д. Зелинский.
В воспоминаниях Ферсмана Меликишвили встает как живой: застенчивый, несколько сутуловатый, со своей речью, спокойной и размеренной до тех пор, пока не упоминался родной Кавказ. Тогда молниеносно вспыхивал фейерверк мыслей и горячих слов.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
