„Антонио? – грустно усмехнулся Антон. – Но он же, наверняка, другой. А эта его затея с варганами… Но ведь он чего-то хотел… Не быть смешным… Накормить всех, как голубей, чтобы не рылись по помойкам… Да ведь и я хотел стать как Антонио… С этой нашей неизменной насмешкой над буржуа… Но у него пять языков – английский, немецкий, греческий, итальянский, хинди… И скрипка… В прошлом, быть может, эфебофилия по Хиршфельду, а теперь … Варганы, которые могут (могли бы!) нас всех спасти… Деньги, которые нужны на тайное общество…“ Антон вздрогнул, словно бы вновь ощущая тяжесть в кармане. Мелькнул, усмехнулся крупняк с женским лицом. „Тайное общество… – Антон почувствовал, как слезы навертываются на глаза, – И эта постыдная сцена в казино, в женском туалете, где Антонио на коленях умолял эту белокурую блядь, невозмутимо подтягивающую колготы, дать ему еще хотя бы три дня, чтобы собрать на варганах и вернуть ей ее проигранные деньги… А мне сказал, что для начала купим где-нибудь пистолет…“ Он снова представил, как вручит Антонио разболтанный браунинг вместо новенького револьвера, и как усмехнется крупняк, поддельные клейма и потому – некачественный товар. Как снова прокрутится в памяти видеопленка, которую показали в квартире, куда затащил „спаситель“. Антонио, напоследок лижущий ей… И как он ему скажет, что он все знает… И что никакой свободы, наверное, нет, раз… раз его обманул сам Антонио…
„Антонио!“ – заплакал вдруг он, ощущая ту страшную силу, которая разделяет мир, оставляя человека одного, самого по себе, со своими иллюзиям, никчемным и… И свободным? Он не хотел, чтобы в этот прекрасный миг вдруг опять вторглись чужие рожи и нарисовали ему то, что… что есть на самом деле. Молодящийся старик с лучезарной улыбкой призывал с очередного экрана принимать витамины нобелевского лауреата Лайнуса Полинга, гениальный залог активного долголетия.
„Гениальный залог активного долголетия… – Антон почувствовал, что сейчас рассмеется. – Да вот же он, оттягивает карман… Нет, ни от чего… Да Антонио и не нужен никакой пистолет… Дурацкая затея… Антонио все равно не сможет… А я?“.
Он засмеялся громко и нагло. Один из сенкьюрити – низкий, плюгавый, с прыщиком на щеке – вздрогнул и с ненавистью посмотрел на Антона. Крупняк, стараясь остаться незамеченным, подавал Антону какие-то отчаянные знаки, явно кивая из стороны в сторону головой. Но Антон уже доставал из кармана и приставлял к своему виску ствол слегка поржавелого браунинга.
На какое-то мгновение его вдруг поразила сверкающая чистота магазина, всех этих сияющих стекол, столбиков баллюстрады, словно в соответсвии с рекламой „Zwigas“, высвечиваемой на очредном экране, они никогда и не смогут испачкаться.
Прыщавый секьюрити хотел было пружинисто подскочить, но не успел. Громкий смех Антона оборвался от звука выстрела.
„Неужели испугался? – подумал Антонио. – Или украл? Нет, не поверю, не может быть. Хотя вот уже четыре дня и никаких денег… А все-таки жаль, я бы взял его под знамя Чингиз хана, чтобы топтать этих буржуазных блядей, одна из которых там, за моей спиной, глотает желчь, потому что никогда не сможет стать нам равной. Чего она ждет? Эта грязная подделка с кассетой, которой она пыталась меня шантажировать. Как будто я не знаю, что сейчас это можно сделать в любой видеостудии, было бы к чему прицепиться.
– Значит ты не любишь меня?
– Я же сказал убирайся!
– Скажи хотя бы, что ты меня ненавидишь!.
– Ненавижу? – он даже и не подумал оборачиваться и продолжал неотрывно смотреть в окно. – Нет, это было бы слишком театрально, а следовательно смешно. Это было бы exaggeration.[1] Как, впрочем, и всё в вашей поддельной постмодернистской попсе, которую вы обожаете жевать часами.
Он наконец нагло и откровенно рассмеялся. И это уже было выше ее сил. Она вывхватила из сумочки костяной гребень для расчесывания волос, острый костяной гребень „Shnaus“, и ударила, с прикриком и даже с каким-то взвизгом попадая ему под левую лопатку.
Примечания
1
Преувеличение (англ.).
