— Прапор, — сказал Сивый, едва справившись с забившей рот слюной. — Ты как стреляешь?
— Ну… — начал было тот, но, увидев в чуточку посветлевшем уже луче из окна глаза майора, осекся и закончил честно: — Паршиво, чего уж там…
— Тогда тебе за руль. Мать, — он повернулся к жене, — у тебя три минуты, пока мне не перезвонят. В сумку — документы, теплую одежду, деньги. Прапор, ты бездетный вроде?
— Дочка выросла, в Калининграде учится. В общаге там живет…
— Тебе тоже три минуты. Встречаемся в подъезде. Бери свою бабу и не давай ей орать. Если мы не встречаемся внизу — вы не едете. Тогда запирай ее и старайся добраться до своей части сам. Короткими перебежками. Пошел.
— А…
— Туповат ты, прапорщик.
Майор перекосился, сморщившись, как от зубной боли. Прав он все-таки или нет? Телефон молчал. На снова пригасшем экранчике было 7:42.
— В городе убивают старших офицеров. Подготовленные группы. Послушай вон туда вот…
Он указал за посеревшее окно, и все повернулись к нему, как по команде, — даже уже вернувшаяся с первой сумкой жена. За окном выло сиреной, где-то далеко, за многими кварталами. «Скорая помощь» узнавалась безошибочно, — для нее мэрия закупила корейские машины, и звук их сирен был для Балтийска уникальным. Может, совпадение, а может, и симптомчик, вроде умершей городской телефонной сети.
Именно на этой мысли телефон, сжатый в правой руке Сивого, затрясся и выдал трель культовой мелодии:
«Ноль шесть ноль семнадцать, —Так будем мы теперь называться…»[1]
— Да!
— Сумеешь до площади Балтийской Славы добраться? — без всякого предисловия спросил тот же дежурный офицер, который говорил с ним несколько минут назад.
— Нет. Лучше на выходе к Комсигалу.
— Тогда 20 минут.
— Принял.
Он поднял голову, но рядом не было уже никого. За окном — звучный, уверенный хлопок одиночного выстрела. Тоже далеко, минимум квартал. Бред…
Сам сорвавшись с места, майор выскочил в перевернутую вверх дном спальню и начал торопливо одеваться. Разумеется, в подобных обстоятельствах его прибытие в бригаду в семейных трусах не удивит никого, а может, и будет полезным по дороге. Если по улицам пока не ходят цепями с ранцевыми огнеметами, а берут людей выборочно, полуодетого человека могут проигнорировать. Но без формы он чувствовал бы себя почти таким же голым, как без оружия в руке.
— Все? — спросил он вставшего на пороге сына. Тот тоже был уже в форме — черная шинель флотского курсанта блестела отдраенными пуговицами.
— Пистолет?
Ромка молча хлопнул себя по оттопыренному карману. Еще раз молодец. Справится, почти наверняка.
— Пошли. Саня, за мной. Рома — замыкающий.
Ухватив сумку, выставленную женой на относительно чистое место между валяющимися телами и вытекшей из них кровью, майор Сивый, держа собственный бушлат распахнутым, начал спускаться по лестнице. Погончики были полевые: издалека не разглядеть, старший ты лейтенант или, скажем, полковник. Это тоже доля шанса в плюс, пусть и микроскопическая. Жена задержалась позади на секунду («закрыть дверь», — совершенно четко понял он), но справилась с собой и пошла дальше, не останавливаясь. Дверь подъезда была приоткрыта, в нее задувало. Другого выхода из дома не имелось, — может быть, поэтому «парадным» здесь подъезды называли только пижоны. Прапорщика не было, но за одной из дверей визгливо орали. Вероятно, заткнуть свою жену либо просто заставить ее понять серьезность происходящего завскладом ушанок и гюйсов так и не сумел.
— За мной.
На улице не было никого, — и вообще там тоже было «нормально» и спокойно. Это позволило майору, так же не выпускающему «стечкин» из руки, открыть машину самому. Сына он посадил за руль, жену сзади, — и туда же кинул сумки, взяв вторую у по-прежнему молчащей жены, а третью у мрачно оглядывающего окна сына. Прапору он разрешил взять всего одну, — но тот не сумел и этого. Его проблема: свою жену каждый выбирает и воспитывает сам.
Слишком многие окна домов на его улице светились. Паршиво и нехорошо. Воскресенье все-таки… Как в 1904-м. Или в 1941-м… Он все-таки вздрогнул снова. В 41-м «Бранденбург» начал работать примерно за сутки до собственно начала. Теперь, в начале второго десятилетия следующего века, темпы были вроде бы другими, но люди остались те же: быстрее, чем бегали тогда, сейчас бегают только какие-нибудь олимпийцы. Лучше, чем стреляли тогда, тоже не много кто стреляет. Хотя, с другой стороны, вот, мобильные телефоны появились. И частные автомобили у командиров батальонов. Правда, батальонов теперь во многие разы меньше… Господи, пусть это будет новый Буденновск, пусть даже Беслан — только бы не «Барбаросса»…
— Мотор не грей. Вперед. Не быстро, но и не медленно.
Сын не ответил, хотя было ясно видно, что именно ему хотелось сказать. Постеснялся матери, вероятно. Они свернули за один угол, потом за другой. Майор кинул очередной взгляд на часы, хотя по ощущениям выходило, что они успевают.
— Стой здесь.
На доме ярко светилась зеленая эмблема Сбербанка. Тоскливо ощущая незащищенность собственной спины, майор заскочил под козырек. Уже в движении, на ходу он впихнул в щель приемника карточку. Чем бы ни обернулось все это, деньги жене необходимы, — с ними у нее будет хоть какой-то выбор на ближайшую неделю. Разумеется, он стал бы гораздо шире, если бы уехать вместе, но об этом речь не идет, как не может идти и о том, чтобы взять жену с собой. Снова практический реализм, будь он неладен… И долг.
— Держи, — уже снова тронувшись с места, майор просунул нетолстую стопочку купюр назад. — Больше нет, сама знаешь. Теперь слушайте: ты едешь к тетке. Рома тебя везет, смотрит вокруг и возвращается ко мне. Ты сидишь как мышь и внимательно смотришь телевизор. Когда все закончится, я за тобой приеду. Поняла?
Любимая жена, мать его сына, женщина, слаще которой он не встречал в жизни, только кивнула, по-прежнему молча. Вот это был уже перебор, это майору не понравилось. Вариантов, впрочем, не было: приходилось удовлетвориться и этим. Рома тоже ничего не сказал, хотя Сивый-старший был на все сто уверен: тот упомянет, что ему нужно в училище. Ничего, переживет училище без него. Если это крупная операция боевиков, каким-то чудом добравшихся в набитый военными закрытый город, то курсантов все равно поднимут по тревоге, формировать какое-нибудь оцепление… Черт, но почему тогда поляки? Почему, мать его? Нервы плясали, как бечевки, на которых в полном составе прыгало население ущелья Цовкра — мировой столицы вырождающегося искусства ходить по канатам. Оборваться они могли, по ощущениям, в любой момент: несмотря на весь свой немалый опыт, внутри майор был сделан все же не из стали, а из тех же осклизлых внутренностей, что и все остальные люди. Внимательно глядя на отодвигающееся по мере движения пространство, он пытался найти для себя хотя бы приблизительно подходящую мишень. Возможно, тогда ему стало бы полегче. Но мишени в виде увенчанного зеленой банданой бородача с пулеметом в руках не находилось — вокруг было пустынно. Может быть, именно поэтому никто не выстрелил Сивому в спину, пока он маячил, вытаскивая деньги из ящика уличного банкомата. Скорее всего, групп в городе сейчас не так уж и много: на всех майоров и тем более капитанов их не напасешься. Логично предположить, что в выборку попали лишь командиры полков, старшие специалисты систем связи, избранные старшие офицеры из служащих на действительно ключевых должностях. Как начштаба 879-го ОДШБ «Старый», его капитан Панченко, прошедший взводным весь 95-й, с января по июль, причем без единой царапины. Таких людей действительно гораздо безопаснее убивать дома, в теплых постелях: в противном случае это может дорого обойтись…
Вылетев на Т-образный перекресток, майор хлопнул по рулю, и сын резко осадил машину. Средней степени ухоженности «девятка», известная среди членов его небольшой семьи и самых близких друзей как «Цыпа», жалобно взвизгнула тормозами. На перекрестке, названном им догадавшемуся обеспечить его прикрытие штабисту, было так же пусто, как и везде, хотя время уже почти подошло. Это, впрочем, не значило ничего.
— Рома, все понял?
— Понял, пап.
Майор только моргнул, ободряюще стукнув сына в плечо. «Парень молодец, — еще раз сказал он себе. — Может, и выкарабкается». Жена наконец-то очнулась и теперь выглядела так, что уже не вызывала желания заорать и плеснуть ей на лицо добытую откуда-нибудь пригоршню воды.
— Все, родная. Мне пора. Вам дальше, Рома отвезет.
— Береги себя, — хрипло отозвалась она. Короткий поцелуй, — все равно чуть более длинный, чем позволяло время. Сколько раз он уходил? Да, к сорока годам можно сказать, что много, но все равно — ни разу вот так. Ладно, неважно…
