Сначала непривычно было идти рано утром на метро в валенках, тулупе, ушанке, да еще с ящиком через плечо. К тому же коловорот тащил я, из уважения к деду.
На вокзале, возле третьего вагона нашей электрички деда ухватили его дружки — и старые, и молодые. «Привет! Привет!» А он чего-то стал отбиваться, меня со всеми знакомить и сказал, что мы пройдем вперед, в другой вагон, дескать, я новичок и надо по дороге меня поднатаскать, а не ля-ля разводить. Но нас все-таки затащили в третий вагон.
Электричка подергалась и тронулась, и народу было вовсе не много, все-таки было еще рановато, и в вагоне сидели в основном только рыболовы, группками.
В нашей группке было человек семь — все чего-то покрикивали, улыбались, смеялись, пооткрывали ящики и стали показывать друг другу мормышки, кивочки, леску… Некоторые, кто не успел, что ли, принялись завтракать. Дед был веселый, тыкал в меня пальцем и говорил, что я первый раз еду, но, будьте уверены, он еще всем покажет. Длинный дядька с лошадиным симпатичным лицом, которого все почему-то звали Ляля, порылся на груди под тулупом, достал поролоновую полоску с мормышками, одну из них оторвал и протянул мне, — маленькая такая, кругленькая, блестит, с крючочком.
— Бери, — сказал Ляля. — На плотву действует безотказно.
Я растерялся, взял потом мормышку и сказал, что половлю и отдам, спасибо.
— Глупый, — сказал дед. — Это же подарок.
Все стали хохотать над моей неопытностью, электричка сбросила скорость, дед — я заметил — чего-то вдруг помрачнел…
На первой остановке в вагон ввалилась новая группка рыболовов, двое из нее заторопились к нам, и наши заорали от восторга, а после стали вежливо трясти руку одному из этих двоих — маленькому старичку.
Этот старичок, смешной такой, голубоглазый, красноморденький, с длинными почему-то волосами из-под шапки, молча улыбался от ушей до ушей и сел не на скамейку, хотя свободное место было, а брякнулся прямо на свой ящик, у окна, между скамейками, где как раз сидели я и дед. Дед был чего-то мрачный, нервный…
— Ну что, темнила! — сказал старичок деду каким-то скрипучим, но очень мелодичным голоском. — «Заболел. Недомогаю. Не знаю. Не поеду». А поехал, а? Чего это ты?!
— Так и было, так и было, — забормотал дед.
Старичок снял шапку, и я обомлел — это была старушка. Самая обыкновенная старушка. Ну дела!
— Твой мальчик? — ткнув в меня пальцем, спросила старушка у деда. Дед кивнул. — Я заметила, вы похожи.
Все захохотали, а старушка протянула мне руку и сказала:
— Я — Айседора Павловна, а ты?
— Алеша, — сказал я и мощно тряхнул ее лапку.
— В первый раз? — спросила она у меня. — Да я догадалась. Твой дедуля мне про тебя рассказывал. Хочешь конфетку?
— А вы жвачку хотите? — спросил я.
— Ага, давай! — сказала Айседора, и мы поменялись. Дед тихонечко улыбнулся.
— А тебе, Василий, — сказала Айседора деду, — я нынче конфету не дам. За небрежный тон по телефону.
— Ну вас, — сказал ей дед. — Показали бы лучше новый кивок, а то все уши прожужжали. — Дед расслабился.
Они стали возиться со своим кивком. Ляля с лошадиным лицом наклонился ко мне и сказал шепотом:
— Айседора и твой дед уже лет пять дружат — не разлей вода.
Я кивнул и призадумался: а чего же тогда, если дружат, Айседора ни разу не была у нас в гостях, а? И тут же вдруг — трам-тарарам, сообразил, догадался: а вдруг у Айседоры старый грозный муж, и она дружит с дедом только на льду. Вот ведь глупость!
— А где твой птенец? — спросил дед у Айседоры, а я тут же подумал, что дед, наверное, сначала именно передо мной стеснялся за Айседору и их дружбу, перед кем же еще?
— Мой птенчик спит, — сказала Айседора. — После приедет.
— А найдет тебя?
— Найде-ет. Мы позавчера плотву вместе драли, я там у наших лунок елку старую в сугроб загнала, найдет.
…Кто-то угостил меня бутербродом с ливерной колбасой. Ляля с лошадиным добрым лицом, оказавшийся инженером-гальваником, плюхнул мне стаканчик чаю со смородиновым вареньем, а молчаливый в белом тулупе парень наточил на моих удочках мраморным брусочком все мормышки и крючки и сказал, что он — осветитель в цирке, мастер по свету, мол, заходи, лошади там, акробаты и всякое такое.
В общем, весело было. Даже как-то нервно, хотя и весело: в груди у меня то и дело прыгало… какое-то счастье, что ли… Это у них такой клуб получается, думал я, хоть они и видятся только в электричке и на льду. В основном.
Скоро мы приехали.
7
Вот ведь смешно: сколько раз в жизни я был зимой в лесу, даже на льду — на озерах, на заливе, лыжи там, финские сани, и все было нормально, а сейчас я, шагая по льду (уже малость начало светать), чувствовал себя как бы не в своей тарелке. Я думаю, вот почему: передо мной огромное серое пространство, снег, под ним — лед, черная холоднющая вода, и вот ты во льду прокручиваешь какую-то маленькую дырку, и через нее, видите ли, можно вытянуть рыбу. Чушь какая-то. Даже не верилось. Все шли гуськом, весело покрикивая, по едва заметной натоптанной тропе; скоро я разогрелся, даже вспотел чуточку, а после наша цепочка стала редеть: кое-кто уже сходил с тропы вбок — крутить лунки — кто где хочет, там и ловит.
Еще в электричке дед сказал мне, что если ловить на нашу баночку, то обязательно на течении, и лучше всего — на приличном, а тут вдруг он сошел с тропы и окликнул меня и Айседору.
— Знаешь, Айседора, — сказал дед, — не пойдем пока на струю.
— А что? — спросила Айседора.
— Чует мое сердце — сегодня есть окунь.
«Как это он через лед чует?» — подумал я.
— А плотва как же? — сказала Айседора.
— А не будет брать окунь, глубже пойдем: если плотва зарядит брать, она весь день будет молотить.
— Ну, давай, — согласилась Айседора.
Тут же она лихо начала крутить себе лунку, а дед отвел меня в сторону метров на двадцать от Айседоры и сказал:
— Сядешь тут. А я подальше — вон там. Будем сидеть как бы на углах треугольника — так легче окуня нащупать. Если кто первый нащупает — остальные к нему переберутся.
Дед начал крутить мою лунку сам, а потом сказал:
— Держи теперь ты. Запомни навсегда, в какую сторону крутить, чтобы ножи не затупить. На коловорот сверху не дави, он сам в лед влезает.
Я стал крутить — и точно, коловорот, как винт, сам в лунку полез. Хрусть-хрусть-хрусть! — и вдруг легко стало, пустота.
— Прокрутил, — сказал дед. — Дай-ка мне. Смотри и запоминай. — Он стал двигать ледобуром вверх-вниз, вверх-вниз, размашисто, вдоль лунки и быстро повытаскивал на лед вместе с водой много мелкой ледяной стружки и отбросил ее ногой всю в сторону — перед нами была аккуратненькая черная луночка. — Доставай удочку, — сказал дед.
— С баночкой?
— Нет, с мормышками. Та-ак. Закрой ящик. Садись. Нет, не так. Спиной к ветру, чтобы ветром жилку не на тебя наносило, а от тебя. Отцепляй мормышки.
Я отцепил мормышки от пенопластовой ручки удочки, и они повисли на жилке, сгибая кивок, большая — снизу, маленькая — чуть выше. После я, как велел дед, снял катушку с тормоза и стянул с нее метр жилки.
— Смотри, — сказал дед, быстро и ловко нацепляя мотыля на обе мормышки. — Показываю один раз. После — сам. Опускай мормышки в лунку.
Я пустил мормышки в черную холодную воду — кивок разогнулся.
— Следи, — сказал дед, и тут же кивок снова согнулся. — Что произошло?
— Мормышки утонули, — говорю, — леску натянули и кивок…
— Согнули, — сказал дед. — Гений. Теперь рукой отпускай с катушки жилку. Как кивок не станет сгибаться…
— Знаю, — сказал я. — Значит, мормышки на дне.
— Гений, — сказал он. — Потом подымай и опускай удочку, и чтобы мормышка то ложилась на дно, то подымалась — потюкай ею по дну. После медленно подымай, потом опускай. Следи за кивком. Ну, я пошел.
И тут же он, подхватив ледобур, быстро ушел. Я остался один. Совсем я растерялся.
8
Года четыре назад, когда я еще был малым ребенком и учился во втором классе, папа и мама купили мне зимой, в каникулы, путевку в какой-то дом отдыха, ну, в детскую группу.
Вот было классное местечко! Лес, горы и, главное, симпатичный такой пруд, прудик, где можно было играть в хоккей, на коньках кататься. Пруд был небольшой, с пол футбольного поля, в общем, из-за него-то я все и вспомнил.
Дело в том, что в этом доме отдыха я полюбил одну девочку. Теперь-то, конечно, смешно об этом вспоминать, но тогда все было очень даже серьезно. Звали ее все — Светуля, Света.
Я сначала поглядел — девочка как девочка, ничего себе, но не больше. Но вот когда ребята поставили спектакль «Ну, погоди» и я увидел Светулю в костюме зайца, я потерял голову. Даже потом, когда она ходила уже без ушей и хвоста, она мне очень нравилась, и я совершенно не мог понять, как это я сразу не полюбил ее.
