когда вы говорили…
— О чем?
— О добровольцах, товарищ майор! Очень прошу!
— Но ведь мы уже отобрали…
— Поэтому к вам и обращаюсь, товарищ майор, несправедливо это.
— Но ведь нужны пловцы, хорошие, очень сильные, выносливые.
— Я плаваю хорошо! — не задумываясь, похвалил себя Чолпонбай, хотя в Киргизии плавал мало. Но тут он усилием воли отстранил воспоминания о своих немногих заплывах, чтобы смущением не выдать себя. И снова торопливо заговорил: — А по горам в Тянь-Шане я натренировался. Поверьте, очень прошу. Или если мне еще комсомольского билета не выдали, то и доверить нельзя?
— Хорошо, я попрошу за тебя! — пообещал комиссар.
II
Судя по всему, ночью, перед самым рассветом, в районе Селявного группа под командованием старшего лейтенанта Горохова должна была начать переправу через Дон. Начать бесшумно и быстро.
Дзоты и блиндажи, множество траншей и окопов, ряды колючей проволоки, противотанковые и противопехотные мины — все это было на том берегу, все ждало своих жертв.
Благодаря данным разведки, наше командование нащупало наиболее уязвимое место в самом, казалось бы, недоступном районе — у Меловой горы.
Сюда, скрытно перегруппировав силы под самым носом противника, ночью перебросили стрелковую дивизию.
Выделенные штурмовые отряды должны были форсировать Дон вслед за добровольцами.
Пока артиллеристы засекали и уточняли огневые точки противника, а танкисты изучали местность, группа, командиром которой был назначен старший лейтенант Горохов, в глубокой тайне готовилась к переправе. Раздобыли, спустили на воду и замаскировали лодки. В плащ-палатки запихивали сено. Получались своеобразные плотики. На них сверху можно положить оружие, боеприпасы, но, кроме всего, эти необычные сооружения могли выдержать и человека.
Горохов в бинокль рассматривал место высадки. Метр за метром он изучал подступы к Меловой горе. Сузив глаза, внимательно глядел за Дон и Чолпонбай. Все видели, все подмечали его острые глаза, словно бы он уже в лодке переплыл через Дон. Вот он затаился в пойме, начал подниматься по тому уступу, по тем выбоинам, подтянулся, ухватившись за куст. Нащупал ногой выбоину, укрепился. Встал на кривой камень… А потом, вжимаясь в камень, ползет дальше — теперь можно оглядеться. Ведь дзот справа в расщелине. Замаскирован. И в бинокль не разглядишь… Не сразу увидел его, этот холмик свежей земли, покрытый жухлой травой. Не видно никого, нет и движения, словно правый берег вымер. Но не дураки же немцы, чтобы обнаруживать себя и свои дзоты. Дзоты или доты?
Горохов именно эту тропку, этот дзот наметил Чолпонбаю. Но вдруг там, за камнем, может, еще дот или дзот? Всего в бинокль не увидишь. Да и свет в глазах дрожит от напряжения. Но чудится, что ли: синеватый дымок вьется там, и птицы почему-то не садятся около этого камня… Не там ли этот злополучный дзот, который огнем сможет отсечь дорогу нашим. Если же мы возьмем его, то наш путь будет расчищен.
Рядом с Чолпонбаем в окопе Сергей Деревянкин. Он старался держаться как можно спокойнее. Сергей знал, что непроизвольное движение, жест, неосторожное слово могут уличить его, обнаружить то, что он хотел бы скрыть, не выдать своему другу. Изредка только вздохнет в утайку, вспомнив про письмо, что лежало в нагрудном кармане…
А сердце билось чаще, губы пересыхали, волосы поднимались и, кажется, приподнимали пилотку: какое-то странное оцепенение сковывало руки и язык. То, что лежало в нагрудном кармане гимнастерки, весило так много, что тяжесть выдавливала из губ Сергея какой-то непонятный шепот. Деревянкин тоже глядит и глядит туда за Дон, где поднялась клыком в небо Меловая гора. Отсюда она кажется черной.
— Почему вздыхаете? Что вас не пустили? Жалко, что не в первой группе идете? Да?
— Да, Чоке, — промямлил Сергей.
— Ничего, друг, там, — махнул Тулебердиев рукою за реку, — встретимся. Вместе будем, да?
— Да, друг! — ответил Деревянкин, не взглянув в глаза товарищу.
…Рано умер отец Чолпонбая. Всю заботу о семье взял на себя Токош — старший брат. Он заменил Чолпонбаю отца. Воспитывал его, защищал, кормил, выхаживал, когда тот болел. Разница в возрасте была небольшая, всего несколько лет, но младший брат не то что любил старшего, а просто преклонялся перед ним, считая его (как и многие в ауле) человеком особенным, рожденным для большой и славной жизни. Об уме Токоша, о его честности и справедливости шла добрая молва. И пожилые не считали для себя зазорным посоветоваться с ним. А его доброта, а сердечность…
Сергей опять вздохнул. Он переписывался с Токошем. Дружил с ним заочно. Токош, воевавший на другом фронте, часто писал Сергею, горячо интересовался братом, давал дельные советы, раскрывал не сразу заметные черты Чолпонбая. Он, например, открыл ему, Сергею, что Чолпонбай с детства мечтал о подвиге, но об этой мечте знал один Токош. Словом, просил приглядывать за ним.
И вот уже несколько дней в кармане Сергея лежит письмо из воинской части, от командира роты:
«Товарищ политрук, обращаемся к вам, как к другу рядового Токоша Тулебердиева и его брата Чолпонбая. В бою под Ржевом рядовой Токош Тулебердиев до конца выполнил свой долг солдата. Из противотанкового ружья он уничтожил два танка противника, раненый, не оставил поле боя, вторично был ранен в правую руку, левой продолжал бросать гранаты. Пал смертью храбрых. Мы нашли в его вещмешке письма и ваш адрес. Вам и пишем. Просим обо всем сообщить его брату. На родину Т. Тулебердиева мы послали письмо с указанием места захоронения. Скорбим вместе с вами. Мы отомстим врагу за нашего общего друга. Ст. л-т Кругов».
Сергей знал наизусть это короткое письмо. Сейчас, лежа в окопе и наблюдая за другом, он пропустил мимо ушей слова Чолпонбая о том, что «брат что-то не пишет. То через день, а то… понять не понимаю… Уж не случилось ли с ним чего?»
Хорошо, что Сергей часто вот так просто приходил «в гости» к другу. И Чолпонбай еще ничего не подозревал. Но сегодня Сергей пришел, чтобы решить: показать ли письмо или подождать? Подождать? Но чего? Показать? Но зачем? Ведь такую потерю перенести нелегко, а тут еще перед ночной схваткой. А она будет. Сергей в штабе слышал… Ну так сказать или нет? А какое, собственно, право я имею скрывать это? Какое? Право друга, оберегающего… От чего? От правды, хотя и страшной правды? Мама учила меня поступать с другими так, как я хотел бы, чтобы поступали и со мной… Ну как бы я хотел?.. Прямо головоломка… Подготовить бы его? Да, наверно, постепенно надо подготовить, незаметно, исподволь.
— Вы что-то от меня скрываете? — вдруг спросил неожиданно
