Голос колобка эхом отдавался в ушах Па-мы.
– А пылью дышать вредно, – назидательно продолжала она.
И он вдруг так ясно вспомнил, словно наяву увидел, как они, будучи с Иннокентием ещё подростками, забрались в подвал и тот, когда Па-ма, по своей неаккуратности, поднял пылищу, зашипел на него:
– Вот! Дыши теперь пылью, дыши!
Да, мысленно соглашался сейчас Па-ма, даже почувствовав во рту неприятный привкус, – дышать пылью вредно…
– Вредные вещи, ненужные вещи… – голос незнакомки доносился откуда-то с высоты. – А ведь есть и опасные вещи. Вот, смотри: это Стёпка – отрок пятнадцати лет.
Слова женщины эхом звучали в голове:
– Юный археолог, хоть и рыжий, но «чёрный» копатель. Звучит громко, а по существу: н у, балбес балбесом! Тащит в дом всякую гадость: от безобидной вставной немецкой челюсти, которая, со временем забытая, начинает пылиться в ящике стола, до вещей откровенно вредных и даже опасных. Мама его…
Па-ма увидел крупную женщину с глазами навыкате.
– Безусловно, умудрённая жизненным опытом больше своего сына. Но и ей ума хватает лишь на то, чтобы избавить своё жилище от опасной вещи. Это, всё же, скорее, даже не ум, а слепой инстинкт. Что будет с этой опасной вещью дальше, потом, её ничуть не волнует. А мы не такие, нас это волнует.
Па-ма увидел, как крупная женщина с глазами навыкате стоит посреди какой-то комнаты и, вертя головой, как башней танка, громогласно зовёт, должно быть, собаку или кота:
– Бонифаций! Бонифаций! Ну, куда же ты забрался?
Она выходит в коридор, подходит к двери другой комнаты и спрашивает, не открывая её:
– Стёпка! Бонифаций у тебя?
Молчание.
– Стёпка, – зовёт она в очередной раз и открывает дверь в комнату сына. Никого. Вокруг царит полумрак. У зашторенного окна на тумбочке лежат две каски: немецкая и русская. На столе – кусок размотанной пулемётной ленты, рядом – пара ржавых гильз. Видно, что мать относится к этому достаточно лояльно.
– Бонифаций, – на этот раз почему-то шёпотом зовёт она, словно чего-то опасаясь. Женщина медленно подходит к кровати и, опустившись на колени, заглядывает под неё. – Бонифаций…
Что-то привлекает её внимание, она засовывает под кровать руки и, нащупав, тащит – судя по скрежету паркета – что-то тяжёлое, наружу. Стоя на коленях, она всматривается в то, что извлекла из-под койки. А это – артиллерийский снаряд не первой свежести, да и не второй. Большой и ржавый, на вид очень ветхий. Стукни его чем-нибудь, он и рассыплется.
– Безобразие, – тихо проговорила женщина. – Гадость какая-то.
Она поднялась на ноги и вышла из комнаты. Спустя минуту вернулась с тряпкой в руке. Вновь склонилась над снарядом и аккуратно запеленала его. Затем, взяв неожиданную находку на руки, поднялась и направилась в коридор. Выйдя на лестничную площадку четвёртого этажа, прислушалась. Тишина. Она спустилась пролётом ниже и оказалась у раскрытой зловонной пасти мусоропровода.
– Гадость какая, – прошептала она опять и выбросила запеленатый, как младенец, снаряд. Тот, шумно задевая стенки, полетел вниз, пока не достиг мусорного дна.
Крыльцо подъезда девятиэтажного дома. К чуть приоткрытой двери подсобного помещения, куда сваливается мусор, осторожно подходит неприглядного вида гражданин. Па-ма узнаёт его – это местный абориген по кличке «Партизан Отважный Коля», потому что, как в песне поётся: проходит на радость мимо. А если не мимо, то какая уж тут радость, бич – не журавль, счастья не приносит. Он раскрывает дверь и, оставив её приоткрытой – для подсветки – шмыгает внутрь. Минут через пять высовывает свою бородато-косматую, серолицую голову. Зыркнув по сторонам, вновь скрывается за дверью, чтобы через пару секунд выскочить оттуда с известным тяжёлым свёртком.
…А вот и квартира «Партизана Отважного Коли». Конечно же, кругом хлам, который пылится, и не только: на кухне он еще и шевелится. То в многочисленных драных пакетах, набитых разнообразнейшим мусором вперемешку с не менее разнообразной тухлятиной, вольготно копошатся опарыши. Неизвестно, сколько времени прошло с момента извлечения из помойки снаряда. «Партизан Отважный Коля» сидит на ящике под грязным кухонным окном и глядит на свою ржавую находку, стоящую на конфорке включенной электрической плиты.
Иннокентий рассказывал, что в Североморске корешок, на плитке патрон строительный нагрев, бабахнул. Но чтоб вот так, снаряд…
«Да ты с причудами», – думает Па-ма.
Вдруг вокруг снаряда задрожал воздух, словно начались какие-то испарения.
«Пожалуй, он уже готов, – подумал о снаряде Па-ма, пытаясь сглотнуть появившийся в горле комок. – Пора снимать, подгорит».
Эффект дрожания усилился и контуры ненужной вещи, опасной вещи стали становиться всё менее чёткими, пока не исчезли вовсе. На кухне потемнело… Слабым призрачным источником света служил лишь уличный фонарь, стоящий во дворе. Вместе со снарядом исчезли шевелящиеся пакеты и «Партизан Отважный Коля».
Па-ма тряхнул головой и тут же схватился за неё руками, словно спасая ту от рассыпания.
– Ой-ёй! – воскликнул как крокодил в мультике, у которого заболели зубки.
Он приоткрыл зажмурившиеся от резкой головной боли глаза и так, прищурившись, стал озираться по сторонам.
– А кухонька-то моя, – пробормотал Па-ма и, окончательно придя в себя, вскочил. Но затёкшие ноги подкосились, и он тут же упал на пол.
«Ого! – подумал Па-ма – Сколько ж я их отсиживал?»
Поднявшись, хромая, подковылял к раковине и, открыв кран, жадно прильнул к холодной струе.
– Вот так дела, – пробормотал он, напившись и отдышавшись. – Я хожу во сне.
Па-ма включил свет на кухне, глянул на часы – уже вечер. Потом, озабоченный тем, не открыл ли он во сне входную дверь, отправился в коридор. И ведь оказалось, что открыл. Взволнованный Па-ма случайно взглянул на вешалку – куртки нет. Может она в комнате?.. Но ведь он её вчера вообще не трогал, потому как никуда из квартиры не выходил. Девица ушла, зато пришёл сосед, и они напились. Но всё же Па-ма помнит, как уходил гость, а он, закрыв за ним дверь, лёг спать. А может, не закрыв?..
Па-ма включил свет в комнате и увидел, что вся она перевёрнута вверх дном. Сразу бросалось в глаза отсутствие телевизора, видеомагнитофона и музыкального центра.
«Вот так тётеньки! – подумал Па-ма, поняв, что те были вполне реальными. – Избавили от ненужных вещей…»
«Тр-р-ринь» – это телефон в коридоре. Па-ма подошёл и снял трубку.
– Говорит, но не показывает Макс, – раздалось в трубке.
– А меня тут две тётеньки ограбили, – растерянно проговорил в ответ Па-ма вместо приветствия.
3
ПИВО – РЫБА
(…когда солнце было ещё не проклято, и о ненужных вещах никто не думал)
В ту субботу я проснулся довольно-таки рано: стрелки будильника показывали 10:45. Найдутся такие, кто, кривясь, презрительно фыркнут: тоже мне, 10:45 ему довольно-таки рано. Пусть они хоть до конца дней своих остаются кривыми и фыркают до гробовой доски. Если тебе с утра не надо, проклиная всё на свете, бежать на работу или по какой другой, обычно не менее неприятной нужде срочно идти куда-то, то вставать с постели раньше двенадцати – преступление. Причём – самое абсурдное. Потому что это – преступление перед самим собой. Но в каком преступлении не найдётся смягчающих обстоятельств? Вот и у меня одно, но чрезвычайно смягчающее, способное вызвать глубочайшее понимание и даже слёзы искреннего сострадания у самых суровых судей, нашлось. Вчера была пятница! И, если ты не уроженец знойного Алжира, не жующий поп-корн с кока-колой американец, не мудрый индус, швыряющий в воды Ганга кости с обгоревшими кусками плоти своего бедного родственника, кои не смог поглотить скудный погребальный костёр, не смотришь на восходящее солнце через узкую щёлочку глаз, а ты – балалайка-матрёшка-валенки, то тоже способен понять меня.
Да, вчера была пятница.
Верблюд, этот горбатый корабль пустыни, этот флагман песков, способный без единой капли воды выносить долгие переходы под палящим солнцем, ощути это сверхживотное хоть на одно мгновение ту жажду, которую испытывал в то утро я, оно тут же пало бы наземь, чтобы околеть в страшных муках.
Пить! Как же мне хотелось пить. В ушах грохотали сотни водопадов, я буквально чувствовал прохладу бурлящей воды.
Пятница – день ИКС, восемнадцать часов – время «Ч». Время, когда вся страна, как один, встаёт на беспощадную борьбу с «зелёным змием». Кто кого одолеет. И это – после тяжёлой трудовой недели, когда силы на исходе, когда человек вымотан донельзя. Казалось бы, сиди дома, смотри телевизор, кушай булочки с чаем – отдыхай, одним словом. Но нет! Мы не из тех, кто будет отсиживаться по уютным углам, когда в мире ещё столько спиртного.
Конечно, и у нас есть такие, типа «моя хата с краю», считающие, что и без них как-нибудь обойдётся. Что ж, и обойдётся. Но пусть им будет стыдно смотреть наутро в мои припухшие глаза. Ведь я не отсиживался, трясясь за своё здоровье. Я пил за ваше! Я, как истинный патриот, не мог оставаться в стороне. Всё как в песне: судьба народа – моя судьба.
