Всего было сделано около сотни профилей. В них нелегко было разобраться и для наглядности Виктор вылепил модель вулкана из воска. На восковой горе булавками были обозначены опорные буйки, а все заметные холмы, овраги и потоки застывшей лавы получили имена. Чтобы не утруждать себя придумыванием, Виктор называл их в честь московских улиц. Так появились на крутых склонах вулкана Сретенка, Солянка, Волхонка, Стромынка, Матросская Тишина. Сретенка представляла собой непроходимое ущелье с отвесными стенами, заваленное вулканическими бомбами. Солянка была замечательна выходами газов, образовавшими ярко-зеленые пятна на скалах. Бумажки с названиями были наклеены на восковом двойнике вулкана. А внутри модель была пустая. Ведь до сих пор никто не знал, что там находится.
Но вот подготовка закончилась и Виктор мог приступить к основной, самой интересной работе - внутренней съемке вулкана. Работа началась сверху от основного кратера. Каждый день ровно в 9 часов утра Ковалев сажал вертолет на снежное поле где-нибудь на макушке горы. Виктор лопаткой отрывал квадратную ямку и ставил трехлучевой генератор на землю или на утрамбованный снег.
Но вот все готово и проверено. Глядя на секундомер, Виктор последовательно нажимает три кнопки: белую, красную и зеленую. Невидимые лучи трех сортов устремляются в глубины. Они скользят в подземной тьме по пластам застывшей лавы, толщам слежавшегося пепла, или погребенного льда. Первые из них (условно их называют - "белыми") самые медленные. Это они создают в глубине зеркало для догоняющих их "красных" и "зеленых" лучей. Отразившись, лучи второго и третьего сорта возвращаются в аппарат, чтобы доложить о своих странствованиях. Их рапорт автоматически записывается на цветную пленку. Виктор снимает аппарат и медленно бредет к следующей точке. Склоны не крутые, но быстро ходить невозможно. После резкого подъема на высоту четырех с лишним километров болят уши и голова. Трудно дышать, усталость пригибает к земле, после десяти шагов тянет присесть, отдохнуть. Но Виктор не позволяет себе терять время на отдых. Короткий зимний день подгоняет его. Установка аппарата, выравнивание, переноска отнимают много времени. Только успеешь развернуться, сделать 6-7 съемок, глядь уже сумерки, с синеющим фоном сугробов сливается вертолет, прикорнувшая на снегу стрекоза, и Ковалев торопит:
"Пора, на станцию домой. Тася не любит, когда опаздывают к обеду".
Снова плывет под вертолетом вздыбленная, расколотая, измятая земля, молодые вулканы с дымком, древние - с вершинами, сорванными взрывом, со склонами, изъеденными талой водой, с озерами в отслуживших кратерах. Виктор смотрит за борт, но привычная красота уже не волнует его. Он ищет знакомые извивы реки и думает: "Еще километров двадцать. Скоро уже дома".
Пока он заканчивает третью тарелку, мастер на все руки, расторопная Тася, уже проявила пленки. Конечно, можно отложить их на часок для просушки, и пока они сохнут, подремать немножко. Но как удержаться от любопытного взгляда, как не посмотреть, что же удалось найти сегодня? И осторожно разворачивая сырые пленки, Виктор рассматривает на свет красные и зеленые полосочки. Эти полоски - условный язык аппарата. Его еще нужно перевести на русский. Но Виктор хорошо понимает язык аппарата и умеет читать его "с листа", "без словаря".
- Возьмите бланк, - говорит он Тасе. - Пишите: 17 ноября, пункт А, точка 12, отвес.. 4 метра снег, 20 метров - лед с вулканическим пеплом, далее - вулканические туфы, прослойка льда, базальтовая лава, опять туфы, туфо-брекчии, еще раз базальтовая лава... всего на глубину 1200 метров.
Позднее, когда у Таси начинается урок алгебры, Виктор садится за модель. Восковая гора разнимается на 4 части. Внутри была пустота - она обозначала неведомое. Но теперь Виктор постепенно заполняет эту пустоту слоями подкрашенного воска. Прозрачный воск обозначает туф, красноватый - лаву, воск с золой - слежавшиеся брекчии (породы, образовавшиеся из отдельных камней, в данном случае, обломков лавы). В подлинный вулкан нельзя заглянуть, но восковая гора Виктора разнимается на 4 части. Можно рассматривать ее снаружи, можно в разрезе.
Зимовщики следят за ростом модели с уважением и интересом, только Грибов позволяет себе пошутить.
- Во всяком случае, это красиво выглядит, - говорит он. В прошлом веке очень любили такие штуки. Тогда на каждую ярмарку привозили восковые фигуры преступников. Тут бы и поставить модель Шатрова с надписью: "Чудовищный изверг и убийца - Вулкан, загубивший за пять тысяч лет трех человек".
В словах Грибова сквозит ирония. Начальник станции самолюбив. Он приехал на Камчатку со своей собственной теорией, ее поддерживали видные ученые. Он прибыл за доказательствами, ему разрешили всю работу станции направить на проверку своих предположений. Но вот появляется новый сотрудник с каким-то аппаратом, и работа Грибова отходит на второй план. Вертолет работает на Виктора, летчик - на Виктора, лаборантка - на Виктора. Начальник не консерватор - он не противник техники и уж во всяком случае, не склочник. Он не препятствует Виктору ни в чем, предупредительно вежлив, но в глубине души у него растет обида за свою работу, неприязнь к Виктору, раздражение против восковой модели. Замечая свое раздражение, Грибов старается сдерживать его, но иногда оно прорывается насмешливой шуткой, или откровенным сомнением.
- Туфы - лавы, лавы - туфы, - говорит он, поглядывая на модель, - все это мы знали и раньше. Еще в институте, будучи студентом, я читал в популярной статье: "Вулкан - это гора, которая создала сама себя". Когда-то здесь было ровное мест о, потом возникла трещина, за пять тысяч лет произошло штук семьсот извержений и вот из лавы и пепла выросла куча, почти в 5 километров высотой, что-то вроде шахтного террикона. Теперь Шатров заснял эту кучу, изобразил ее в разрезе. Как учебное пособие - это любопытно и наглядно. Но что это дает для науки? Техника подтверждает старые взгляды, то что открыто великими мыслителями без технических новинок.
Обычно Виктор отмалчивался. Он совсем не был уверен, что его работа значительна. Но однажды за него ответил летчик.
- Помнится, - сказал он, - когда я летал над Ленским трактом от Иркутска до Якутска, жил на одной посадочной площадке в сторожах отставной ямщик. И один у него был разговор: "Скушное ваше летное дело. Вот я, бывало, на тройке с колокольчиком, да в зимнее время, да в сорокаградусный мороз... на весь тракт моя упряжка первая. Какие кони были - звери! Чуть зазеваешься - вывалят в сугроб, или в полынье искупают. Вожжи в руках, как струны. Не езда - песня. А что ваш самолет? Печка на крыльях - жестяной ящик. Дернул за рычаг, он идет, дернул за другой - садится. Никакого тебе геройства".
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
