На этот раз он вышел к дому довольно скоро. Вымпел на ржавом гвозде казался совсем бурым. Подкова болталась. Илья постучал. Еще раз. Дернул дверь. Косо прибитая доска не пускала. Он развернулся и яростно заколотил в дверь ногой. Отворилось окно.
Илья увидел знакомое сморщенное лицо карлика в кепочке.
— Тесу надумали взять?
— Мне… Александра Ардикеевича, — сказал Илья, запинаясь.
— Нету его. Никого нету, — ответил торговец стройматериалом.
— Но… как же…
— Съехали они, говорю, что господин Тардикка, что мадам его. Съехали.
Лицо уплыло в сумеречную глубину. Окно захлопнулось. Илья постоял с минуту, потом пошел назад.
— Ага, — сказал он, пройдя шагов сто, — стало быть, съехали. Понятно.
Когда Илья говорил «понятно», это означало у него довольно серьезную степень растерянности. «Хотел бы я знать, придет ли она», — бормотал он. Только сейчас он сообразил, что не знает ее имени. Она не назвалась, а он не спросил. Была надежда на вечер.
Но никто не пришел. Ветер с холодным шелестом обрывал листья на березе, луна восковым кругом повисла над поселком. Постепенно круг желтел, краснел, наливался бордовым. Илья ушел в дом. Сел за стол и решительно пододвинул кипу листков. Строки вновь обожгли его и повели далеко. Он дочитал до конца. Мысли разбегались. Доносились голоса. Где-то спорили. Нет, это убеждали его. Слышишь?
Ты знаешь свой путь. Следуй им. Ты должен отъединиться на время от всего внешнего. Отойти от жены. «Уже», — сказал Илья. От семьи. «Ее и не было». Забыть мелкие, низкие, личные хлопоты.
«Это трудно», — сказал он. И тогда глаза твои откроются. И ты будешь продвигаться шаг за шагом, ступень за ступенью — и открывать глаза другим. И засияют чистые окна. «Мне пришла в голову идея рассказа», — сказал Илья. Их придет еще немало. «О самоубийце. Я знал одного самоубийцу. Теперь я понимаю, почему он был не вправе это делать. Помню его слова. Его лицо. Но если не ты открывал окно — не тебе и закрывать. Мой, протирай, шлифуй стекла. Вот твоя задача. Так?» Никто не ответил. Было слышно, как за стенами бродит ветер. Илья уронил голову на стол и забылся.
Проснулся он от пения. Пели там, далеко. Нет, она не пришла.
А почему, собственно, должна была прийти? Хочешь, чтобы надиктовала тебе собрание сочинений? Да нет, не о том речь. Я уже, наверно, влюблен. Несомненно влюблен. Не знаю, как без нее дальше…
Господи, а как же путь отъединения?
Он вышел на крыльцо. Луна стала меньше, темно-красный цвет сменился бледной зеленью и серебром. Окна соседнего дома светились. Илья прислушался. Больше не пели, едва доносилась музыка. Оборвалась. Шум мотора. Голос. Ее голос. Захлебывающийся, раненый. Опять мотор. Голос все тише. Мотор умолкает вдали.
И тишина. «А-а-а!» — закричал Илья и кинулся к забору. «Нельзя через забор». Он ударил ногой по штакетинам. Секция послушно легла на землю. В три прыжка достиг он крыльца. Дернул дверь.
Не открывается. Дернул сильнее. Держит. Рванул яростно. Поддалась. Холодно и пусто. Лунный свет заливает комнаты. Илья не слышал ничего, кроме гула собственного сердца. Дважды обошел он оба этажа, спотыкаясь о рухлядь плетеные стулья, медные шандалы, связки книг, — пока не наткнулся на не замеченную ранее дверцу. Открыл. Зеленый луч сквозь драную соломенную штору освещал кресло-качалку. Александр Ардикеевич, господин Тардикка, сидел в кресле неподвижно. Плед сполз, зацепившись за колено. Лунная спица колола глаз. Старик улыбался.
— Куда вы дели ее, несчастный старик? — хрипло сказал Илья, хватаясь за подлокотник и резко поворачивая качалку.
Господин Тардикка с легким стуком упал на пол. Илья наклонился. Перед ним была восковая кукла. Чуть дальше, у стены стояла большая плетеная корзина. В ней лежало несколько скомканных платьев, одно — в драконах и лилиях…
В воскресенье приехала Ванда. Илья ей понравился. В его глазах, еще недавно встревоженных и больных, светилось отрешенное спокойствие, может быть, даже затаенная мудрость.
— Ах, — сказала она, — ты был прав. Здешний воздух тебе на пользу. А в Москве по тебе все скучают. Объявились твои друзья, звонят наперебой. Всем ты стал нужен.
— Не может быть, — сказал Илья.
— Да, да, звонят вовсю. Кстати, в этом доме напротив, — ты интересовался, — так вот, там лет пять никто не живет. Хозяин умер, наследники за границей, в Бирме, что ли. Или в Непале. А жил в нем — мне Наташа Артемьева рассказывала — один чудак. Художник. Картины его, правда, нигде не выставлялись. И делал он восковые фигуры. Зачем — никто не знал. Во всяком случае, он ничего не продавал.
— Восковые фигуры? — спросил Илья деланно ровным голосом.
— Да. И исчез он из своей московской квартиры при загадочных обстоятельствах.
— При каких же?
— Заперся дома и много дней не выходил. Когда взломали дверь, квартира оказалась пуста. Только окно в мастерской распахнуто настежь. В феврале. На восьмом этаже. И с тех пор никаких следов.
— Действительно, история, — сказал Илья.
— И еще Наташа рассказала, что в детстве, когда она приезжала сюда на лето, бабушка строго-настрого запрещала ей подходить к забору перед этим домом.
— Почему?
— Не знаю. Боялась чего-то.
— Понятно, — сказал Илья. — И Наташа никогда не нарушала запрет?
— Говорит, что нет.
— А тот художник, говоришь, исчез через окно?
— Неизвестно.
— Странная история. Впрочем, — усмехнулся Илья, — свое окно распахнуть может каждый. Даже обязан.
— О чем ты? — спросила Ванда.
Илья не ответил.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
