он понял, что дети – больная тема. Ян и Лиз по-прежнему жили вдвоем.
Они стали регулярно видеться: реже за ужинами в полном составе, чаще в обед или даже за кофе или пинтой на бегу, вдвоем то с Яном, то с Лиз – оказалось, что юристы до неприятного занятые люди с вечно несовпадающими расписаниями. Надо отдать должное, они оба делали крутейшие карьеры, это даже Том понимал.
Мэгги, кажется, не очень нравилось их общество, хотя она никогда в этом не сознавалась; просто он видел какую-то натянутость, которой больше никто не замечал. Может, дело было в том, что их троих связывало общее прошлое, в котором Мэгги не было места.
Мы для них слишком яркий пример того, чего у них нет, сказала как-то Мэгги, перекладывая Ханну в кроватку, и он подивился, что она тоже это заметила, хотя он старался аккуратно следить, чтобы эта тема больше не всплывала.
6
…Лиз не могла выносить ребенка. Это была история череды невидимых миру потерь, бесконечный спуск в отчаяние, по которому Лиз с Яном кубарем катились, каждый в одиночку.
Том узнал об этом, когда как-то нечаянно сделался наперсником и жилеткой для Лиз – может, по старой памяти, а может, потому что не был вхож в ее обычные круги – такой эффект попутчика в поезде. Ян же об этом никогда не говорил. Однажды, после очередного витка, он осторожно спросил у Лиз, как Ян. Она махнула рукой: «Он может только работать, плавать и пить», и в этом было столько и такого, что Том прикусил язык.
Он не знал, как этому можно помочь. Он старался хотя бы по мере сил поддержать Лиз, да и это не слишком ему удавалось.
5
Зря он пришел – это он понял тогда почти сразу. Он, в общем-то, и собирался отказаться под благовидным предлогом, но Лиз была три недели как из клиники, вся как натянутая струна, и ей зачем-то хотелось собрать всех-всех на свой день рождения, и он подумал, какого черта, это всего один вечер.
Том с годами разлюбил шумные сборища, а здесь он к тому же почти никого не знал, кроме Тоби и Сары. Мэгги была на восьмом месяце, и он пришел один. Он расцеловал Лиз, обнялся с Яном, и их разделила толпа чужаков. Том поддерживал беседу, доброжелательно шутил, приглашал кого-то танцевать, ободряюще улыбался Лиз и про себя высчитывал, когда будет уместно откланяться.
– Это ведь все из-за Лиз?
– Простите? В каком смысле? – Том смерил взглядом развязного, уже изрядно пьяного молодца в дорогом костюме, кого-то из их новых сослуживцев.
– Да ладно, – тип подмигнул, – мне Ян рассказывал, вы ведь дружили, пока они не поженились? Небось, не поделили ее? – он усмехнулся, не то сочувствующе, не то одобрительно, – Она та еще штучка.
Том отвернулся, поглядел на танцующих. Хотелось рассмеяться. Или дать нахалу в морду.
Найти эту пару глазами было нетрудно. Ян уверенно и изобретательно вел по танцполу свою красавицу жену. Когда-то это было предметом его тайной зависти – и Ян, и Лиз прекрасно танцевали, гораздо лучше его самого.
Том поднял бокал, отсалютовал им Лиз и улыбнулся, невозмутимо пожав плечами:
– Побеждает сильнейший.
…Они долго не виделись после той вечеринки. Родился Майк, и весь первый год болел, Том был по уши в делах, и когда эти двое как-то отдалились от него, он не искал встречи. Жизнь заела, у всех так бывает.
О том, что они развелись, он узнал только через год. От Лиз. Она сказала «не спрашивай» – с таким лицом, что было ясно, что лучше и вправду не спрашивать.
А Ян тогда совсем пропал с экранов радаров. Мучимый угрызениями совести, Том пытался навести мосты, они даже сговаривались встретиться пару раз, но потом по разным причинам все отменялось, и в конце концов он сдался. Вспоминать об этом было горько.
4
А потом они наткнулись друг на друга в пабе. Это только кажется, что вероятность встретить кого-то своего среди восьми миллионов чужаков определяется статистикой. Том давно уже понял: она тем выше, чем меньше ты этого ожидаешь.
Эта встреча была странной. Том был один, и Ян был один, и с них словно разом слетело по двадцать лет. Они опять смеялись и говорили о книжках, будто расстались позавчера и встретившись, возобновили беседу с того же места.
Когда Ян позвал его поехать вместе в Эссекс, Том согласился раньше, чем успел подумать.
– Когда?
– Да вот сейчас.
Том вышел позвонить. Был вечер пятницы, впереди два свободных дня, и Мэгги как будто была только рада – впрочем, не так много у него было друзей, не так часто он куда-то выбирался – и вот, через два с половиной часа они уже распечатывали пиво, сидя посреди тишины размером с целый мир.
Они говорили, и молчали, и снова говорили, а опрокинутый купол у них над головами мерцал сотнями и сотнями крупинок далекого света. Как давно он не видел такого зрелища.
3
В ту ночь Том приходит сам. Какого черта, им давно уже не по двадцать лет, и несколько неловких минут он сможет пережить в любом случае, да и на такси можно уехать хоть ночью. Но неловкости не происходит. Дверь оказывается приоткрыта, и когда Том на мгновение замирает у косяка, он видит глаза Яна, блестящие в темноте, и понимает, что этого ждали они оба.
Красный огонек очерчивает нервную дугу – Ян тушит сигарету наощупь, не отрывая от него взгляда, подается вперед, откидывает одеяло.
– Шерри.
Тому хочется зажмуриться и запомнить его до последней мельчайшей черточки наощупь. Или открыть глаза и смотреть, смотреть и учить наизусть и потом забыть. Слушать, как срывается его дыхание, впитывать горячий сбивчивый шепот, говорить самому, не останавливая слов. Он знает, утром они превратятся в обычных себя, и расстанутся по-приятельски легко, и ни один не будет искать следующей встречи. Только и есть у них – эти несколько невозможных, невозможных, непредставимых часов.
…Он больше никогда там не был. Ян как-то позвал его снова, но Том знал, что больше нельзя. Это было… трудно. Он сжал руки в кулаки, засунул их в карманы. Говорил, сам себя не слыша, что у Ханны в субботу игра и он обещал прийти, и они оба понимали, что дело не в игре – или, может быть, как раз именно в ней. Ян усмехнулся – по-доброму, но печально.
– Я понимаю, Шерри.
И они разошлись.
