Требовалось около двадцати дней убийственного труда, чтобы провести тяжело нагруженные лодки через многочисленные пороги между Сан-Антонио и Вилья-Белья. Бателон, имея на борту двенадцать тонн груза, возвышался над уровнем воды не более чем на три дюйма, поэтому необходимо было как можно ближе держаться к берегу. В местах с тихим течением команда из двадцати индейцев работала веслами, а там, где вода неслась и, вспениваясь, разбивалась на порогах, лодку надо было обводить вокруг скал на длинном канате. Требовалось большое искусство, чтобы избежать всюду подстерегавших опасностей, и к ночи команда совершенно выматывалась. Люди бросались ничком на раскаленные прибрежные скалы и тут же засыпали, в результате многие схватывали воспаление легких, причем болезнь принимала такие размеры, что уносила иногда всю команду, и приходилось ждать прибытия свежих людей, чтобы продолжать путь.
Четыре человека в нашей лодке умерли в течение первой половины путешествия. Каждый, кто заболевал, становился предметом насмешек для остальных, и когда он умирал, все предавались отвратительному веселью. Тело с широко раскрытыми глазами привязывали к шесту к погребали в неглубокой ямке, вырытой веслами на речном берегу; памятником служили две ветки, сложенные крест-накрест и перевязанные травой. На поминках пускали вкруговую бутылку качасы и кричали: «Кто следующий!»
Река была здесь шириною более чем полмили, но забита подводными скалами, а стремительное течение также затрудняло навигацию. Опасные мелкие стремнины Ара-рас и Перикита были пройдены без затруднений, но на преодоление грозного Шоколаталя потребовалось три дня. О скуке здесь не могло быть и речи. Лоцман, отправившийся разведать путь, по которому можно было бы протащить бателон волоком, в обход водопада, был убит индейцами менее чем в полумиле от судна. Мы нашли его тело с вонзившимися в него сорока двумя стрелами. В это время я тоже отправился на поиски индейки для нашего котла, но, к счастью, не встретился с дикарями. У меня сложилось впечатление, что это племя, хотя и не было склонно к учтивости в отношениях с белыми, все же не питало к ним особой враждебности.
На Маморе, около Вилья-Белья, дикари одно время действительно приходили в песканы — определенные места, где обычно становятся лагерем, — и завязывали меновую торговлю, но экспедиции охотников на рабов отпугнули их. К одному хорошо известному боливийцу, занимавшемуся торговлей на Маморе, пришла группа индейцев племени арара; они делали вид, что крайне заинтересованы его винтовкой и просили его стрелять снова и снова, каждый раз хлопая в ладоши от удовольствия при звуке выстрела. Когда все патроны в магазине были расстреляны, вождь обратил внимание боливийца на свой лук и стрелы. Словно желая сказать, что теперь он покажет свое искусство в обращении с оружием, до отказа натянув тетиву, внезапно повернулся и пустил стрелу прямо в грудь боливийца. Наступило всеобщее замешательство, и индейцы исчезли.
Брат убитого отомстил индейцам, будто случайно забыв в пескане отравленный спирт. После там было найдено восемьдесят трупов.
Это племя индейцев многочисленно до сих пор, и постройка железной дороги заставила их уйти из района Мадейры.
Один метис рассказал мне, что вблизи порогов Шоколаталя он и несколько других людей недавно захватили каноэ с двумя индейцами.
— Один из них отказывался от пищи и умер, — продолжал метис. — Другой тоже объявил голодовку, тогда мы повесили его за ноги на дереве и немножко попрактиковались в стрельбе из винтовок. Он умер на восьмом выстреле. Вот была потеха!
Перевозка грузов на бателонах была здесь прекрасным бизнесом. Постройка судна стоила 1800 боливиано (144 фунта стерлингов), а фрахтовалось оно за 400 боливиано на один рейс и делало четыре таких рейса в год, причем фрахтовщик брал всю ответственность за возможный ущерб на себя.
Команда бателона надорвала себе животы от смеха, когда у одного из моих индейцев тумупаса появились симптомы бери-бери и отнялись ноги. Бедняга умер в Вилья-Белья.
Трудно себе представить что-нибудь более жуткое, чем подходы к порогам Риберон. На протяжении мили перед ними мы двигались, прижимаясь к скалам и берегам, где можно было хоть за что-нибудь уцепиться, а затем понеслись, отчаянно работая веслами, чтобы проскочить тридцать ярдов невероятно бурной стремнины, на которой легко могло потонуть глубоко сидящее в воде судно. Во время этой передряги мы зачерпнули по меньшей мере тонну воды. Один из четырех бателонов, составлявших караван, опрокинулся и затонул — его команда оказалась слишком слабой, чтобы грести с нужной силой. Груз погиб, но люди спаслись, так как все индейцы отлично плавают.
Мы стали лагерем в Рибероне, где лодки разгружали и тащили волоком в обход порогов. Мы страшно устали и только устроились на ночлег, как на нас напали полчища черных муравьев. Несметными миллионами они покрывали все на своем пути, издавая какой-то жуткий, пронзительный, шипящий звук при встрече с каждым живым существом. Их ничто не останавливает, и горе спящему, который не проснется от мягкого шуршания, возвещающего об их приближении, и вовремя не убежит. Муравьи не принесли вреда нашему лагерю, а лишь уничтожили насекомых и пошли дальше. Они часто посещают хижины в лесу и очищают их от паразитов.
У Мисерикордии, следующих порогов на нашем пути, был большой водоворот. Здесь жил старик, составивший себе немалое состояние тем, что собирал обломки лодок, каучук и вообще все, что выбрасывалось на берег в результате крушений. Это было очень опасное место, и, если лодка подхватывалась водоворотом, крушение было неминуемо. Проход ниже по реке был еще более гибелен, ибо вода со все нарастающей скоростью мчалась в лабиринте скал, и как бы искусны ни были лоцман и команда, они обычно напивались на дорогу при отплытии из Вилья-Белья. Раньше, когда условия страховки были помягче, в этом месте часто случались крушения, так как иной раз владельцам груза было выгоднее утопить его и получить страховую премию.
Должно быть, какой-то мрачный юморист придумывал названия для населенных пунктов Боливии, если он назвал порт при слиянии рек Маморе и Бени звучным именем Вилья-Белья[87].
Вонючая черная трясина располагалась в центре этого поселения, а смертность временами была чудовищной. Среди команд бателонов, ходивших к Сан-Антонио и обратно, она составляла пятьдесят процентов в год — цифра, к которой я стал теперь привыкать. Такова та цена, в которую обходился в те времена боливийский каучук, и, я думаю, не будет преувеличением сказать, что каждая тонна отправленного каучука стоила человеческой жизни. Грязная, наскозь провонявшая Вилья-Белья, со спившимися, потерявшими человеческий образ обитателями, была тем не менее одним из важнейших таможенных постов Боливии. Район Бени был пугалом для всех более или менее порядочных чиновников; меня приняли за правительственного осведомителя и соответственно ко мне отнеслись. Ни один чиновник не проявил достаточной вежливости или хотя бы чувства долга и пальцем не пошевелил, чтобы помочь нам, а один из жителей дошел до того, что попросту разрядил в меня свой винчестер; к счастью, он был пьян и не смог хорошо прицелиться. Не в силах ничего добиться, я напрямик заявил главному администратору таможни, что, если меня немедленно не обеспечат транспортными средствами, я пошлю на него официальную жалобу министру колоний. Это возымело действие — меня приняли за настоящего доносчика! Как бы там ни было, нам удалось покинуть Вилья-Белья в тот же день.
