— Ах, что за король вышел бы из тебя, — шепнула она ему на ухо. — Прекрасный, сильный, мужественный король. Ты этого заслуживаешь.
— Может, — прохрипел он, задыхаясь, — может, и стану… и раньше, чем ты думаешь.
Она расшнуровала платье, прижала его лицо к своей груди и покусывала его за шею, пока новая волна содроганий не замедлилась немного.
— Это как же?
— Тетя… она… обещала мне… Гэлуиддел… если я… послушаю ее… А-аах!
Он снова задергался. Ковианне, отчаянно желавшей заставить его говорить дальше, пришлось подождать. Она напряглась и застонала, как будто от наслаждения.
— Господи, милый, как это?
— Д-далриада… союз… Боже, о-о Боже… — Он содрогнулся еще раз и обмяк, лежа на ней, задыхаясь и дрожа.
Ковианна подразнила его еще немного, прежде чем позволить ему соскользнуть с себя. Потом крепко-крепко поцеловала, вновь возбудив до предела: если он вымотается прямо сейчас, меньше шансов, что он нарушит ее планы в отношении Морганы. После третьего быстрого оргазма он уснул как полено. Она так и оставила его лежать со спущенными до колен штанами, аккуратно зашнуровала платье и оправила его.
— Заезжай к нам на юг, в Глестеннинг-Тор, милый мальчик, — шепнула она ему на ухо, прекрасно понимая, что он ее не слышит. — Мне найдется чему тебя поучить, пока ты не женился на своей ирландской принцессе.
Возвращаясь в свою комнату, она улыбалась. У себя она достала из сумки маленький кисет и заварила горсть его содержимого: ей вовсе не улыбалось понести от Медройта. В ее планы входила охота на крупную рыбу, а не на молокососа, которому не суждено стать королем чего бы то ни было значительного. Особенно теперь, когда Арториус узнает об измене, которую задумали этот щенок и его тетка.
На следующей неделе, когда все британские короли соберутся на совет обсуждать саксонскую угрозу с юга, у Ковианны будет в достатке времени исполнить свои планы самым восхитительным образом. А заодно обновить связь с Эмрисом Мёрддином — любовником по крайней мере куда как более искушенным, чем этот дурачок Медройт, да и практического толку будет больше. Она умылась в тазу и всю дорогу до королевского дома, где ожидали прибытия Куты и его саксонских псов-прихвостней, продолжала улыбаться.
Рассвет, как показалось Стирлингу, наступил возмутительно быстро.
С рассветом объявились саксы.
К удивлению Стирлинга, встреча состоялась в просторном дворце за пределами крепостных стен. Его разбудили задолго до первых лучей солнца, и сделал это слуга, сопровождавший его с самого Кэр-Удея, — этакая помесь ординарца и телохранителя. Стирлинг проглотил горячий завтрак из подслащенной медом овсянки и натянул лучшую одежду, которую захватил тот из Гододдина, — богато расшитый алый с синим кафтан, тёмно-зеленые штаны из мягкой, как бархат, кожи и короткий черный плащ, отороченный белым соболем и закалывавшийся на груди здоровенной золотой брошью, весившей, поди, с четверть фунта. Потом он обул тяжелые башмаки, перетянул штанины на щиколотках кожаными ремешками, пригладил влажные волосы и решил, что готов, насколько это вообще возможно.
На улице его уже ждал конь, грызя удила и пыхая паром в морозный утренний воздух. Солнце еще не оторвалось от линии горизонта, когда Стирлинг тронул его с места и рысью поехал к выходу из крепости. Он с удовлетворением отметил про себя усиленную охрану на стенах и сторожевых башнях. При свете дня крепость производила еще более сильное впечатление, чем накануне ночью. Стены из красного песчаника казались еще толще и неприступнее, неуязвимые для всего, за исключением разве что артиллерийского огня — а черный порох останется для европейцев тайной еще несколько столетий. Тут они выехали из крепости, и Стирлинг разинул рот от восхищения при виде раскинувшегося перед ним города.
Высоко в небе кружили с пронзительным, жалобным криком белые чайки, и первые утренние лучи окрашивали их крылья и подбрюшье редких облаков оттенками золотого и розового. Вдалеке блестела поверхность залива Солуэй, и его узкая оконечность напоминала Стирлингу хищную клешню, впившуюся в сушу и тянущуюся к Кэрлойлу. На запад уходила от города полоса Адриановой стены, повторявшей изгиб залива-клешни, прежде чем окончательно и бесповоротно упереться в Атлантический океан. Совершенно неизвестный историкам двадцать первого века акведук снабжал водой крепость, а ответвления его разбегались по всему городу.
Несмотря на ранний час, город уже проснулся. Жители Кэрлойла наполнили утро звоном кузнечных молотов, скрежетом пил, мычанием скота, блеяньем овец и кудахтаньем кур, которых везли на рынок. В воздухе стоял аромат свежевыпеченного хлеба; торговцы с грохотом отворяли ставни своих лавок. Больше всего Стирлинга поразило несколько остекленных витрин.
Он знал, конечно, что римляне широко использовали стекло и что остекленные окна существовали уже в первые века нашей эры. При раскопках терм в Геркулануме археологи обнаружили осколки стекла от широких, выходящих на море окон — Стирлинг вспомнил, как читал об этом в каком-то журнале, и все равно меньше всего ожидал увидеть стеклянные витрины в не самой богатой лавке в едва ли не самом глухом уголке бывшей Римской империи, да еще спустя сто лет после ухода римлян из Британии. Превратно понявшие его интерес торговцы с надеждой смотрели на него, наперебой выкликая цены на свой товар.
На первый взгляд все это показалось Стирлингу обычной утренней суетой, однако по пристальном рассмотрении он заметил признаки неуверенности и даже страха. Комментарий Анцелотиса тоже не прибавил ему оптимизма. Ну да, они напуганы, и есть отчего. Два короля убиты за считанные дни, и саксы стучатся в их дверь. Или ты думаешь, мы, бритты, перестали переживать, приняв веру в загробную жизнь? Нам могут обещать златые горы в раю, но это не значит, что мы ждем перехода на тот свет с распростертыми объятиями.
Стирлинг не нашелся что ответить на это, поэтому промолчал. Цель их поездки — большая дворцовая постройка — находилась в нескольких десятках метров от въезда в крепость и наверняка служила в свое время резиденцией командующего Шестым легионом и его семьи, а впоследствии — королей Рейгеда. В случае же опасности обитатели ее — вместе с остальными горожанами — переселялись в крепость. Кто поддерживал дворец в изначальном состоянии — короли Рейгеда или Амвросий Аврелиан и его протеже Арториус, — определить было трудно.
Снаружи дворец мало отличался от любого другого простого, утилитарного дома обширной Римской империи; покрывавший его некогда слой побелки давно исчез под натиском шотландского климата. Впрочем, крыша из каменных плит поддерживалась в отличном состоянии, и ее красный цвет приятно радовал глаз. Вход в здание, которого Стирлинг накануне ночью не заметил, произвел на него сильное впечатление: треугольный фронтон классических пропорций опирался на шесть изящных колонн из песчаника. Ко входу вела мощеная дорога, по сторонам которой раскинулись украшенные статуями цветочные клумбы.
Слуга — едва ли не самый воинственный мордоворот из всех, что Стирлинг успел повидать за несколько дней в шестом веке, вооруженный до зубов, откровенно щеголявший военной выправкой, — отворил ему дверь. По внешнему виду дома Стирлинг ожидал, что и интерьер его окажется таким же обветшалым — в конце концов, даже римские виллы, которые ему довелось видеть по телевизору, окружались аурой некогда имевшего место, но давным-давно исчезнувшего великолепия. Однако стоило ему шагнуть внутрь, как рот его открылся сам собой от неожиданности.
Стены зала сплошь покрывались сочными, живыми фресками с преобладанием насыщенного красного цвета: между искусно выписанными фонтанами порхали золотые птицы. С противоположной стороны входная зала открывалась в атриум с мраморным бассейном для дождевой воды. Стены атриума тоже украшались фресками: божествами, пасторальными сценами, архитектурными фантазиями. А за атриумом виднелась сквозь открытые двери окруженная колоннадой приемная зала, напомнившая Стирлингу римский дворец в Фишберне, только немного уменьшенный в размерах.
Черт, да этот дворец был бы настоящим кладом для археологов. По крайней мере эти два помещения — наверняка. Он шагал через атриум с ощущением благоговейного ужаса, радуясь только тому, что мягкие подошвы его башмаков ступали почти бесшумно: любые посторонние звуки показались бы в этом великолепии совершеннейшим кощунством. Мраморная чаша бассейна блеснула ртутным отблеском, когда луч света, пронзив неподвижную воду, отразился от серого камня. Колонная зала была полна бронзовых статуй на мраморных пьедесталах; в центре ее бил фонтан, от красоты которого захватывало дух. Негромко журчала питаемая акведуком вода, а капли переливались в утреннем свете всеми цветами радуги.
