- Не дури, - сказали губы. - Ты не в состоянии причинить мне хотя бы малейший вред.
Трудны спрыгнул со стола и еще в полете завопил.
- Думаешь, что зазовешь кого-нибудь своими воплями? - издевался над ним Шниц. - Я замкнул всю эту комнату в самом себе, даже самый тихий звучок отсюда не выйдет; и ты сам отсюда не выйдешь, пока не сделаешь того, что следует.
Теперь Трудны бросился к двери. Он был всего лишь в двух метрах от них, как вдруг двери исчезли, а вместо них появился громадный, топорно отесанный в форме параллелепипеда блок коричневой массы, похожей на камень, растопленный адским огнем в самом центре Солнца. Трудны остолбенел. Сейчас он мог только дышать. Сейчас он был похож на дикого зверя, с выдвинутой вперед головой, с подавшимися вперед плечами, вставшего на полусогнутых ногах против всему свету. Он глянул исподлобья на окна: только ведь те были зарыты решетками.
- Шнииииц!!!
- Да слышу я тебя, слышу.
Кровь ударила в голову Яна Германа, а может и совершенно ушла оттуда. Он уже ничего не видел. Во всяком случае - его охватила мрачная и холодная слабость, кабинет завертелся перед глазами, потемнел, запульсировал в этом затемнении и на мгновение исчез; Трудны грохнулся на пол. Защитная реакция организма на психический, а может и физический шок заставила его потерять сознание, а потом очень глубоко вздохнуть. Он подтянул ноги под подбородок, оперся спиной о книжный шкаф. Шум крови в ушах глушил все остальные звки.
- Шниц... - шептал он. - Шниц, ты....
- Я, я, я.
Ну что он мог сказать этому духу еврейского мага? Какие представить аргументы, чтобы нивелировать его угрозы? И вообще, существуют ли какие-то спиритуалистические правила хорошего тона? Уже сами по себе эти вопросы классифицировали Яна Германа как безумца. Чудовище полностью уже овладело им.
- Но на кой ляд все эти подходы? - простонал он. - Зачем? Ведь все это была игра! Эти книжки... Разве нельзя было сразу...? Под угрозой подобного шантажа я и так сделал бы все, что только...
- Не все. Не говори, пока не знаешь. Нет таких святых, нет таких мучеников, которые во имя неких высших истин, пусть даже не знаю сколь возвышенных, пускай даже во имя собственных детей, были бы и вправду готовы на все.
Получалось, что чудище вовсе не защищает Трудного от страха.
- Так что же это может быть за дрянь... - Неожиданно, он почувствовал внутри себя резкий укол боли: кислоты испуга разливались в желудке и кишках.
Шниц же что-то там говорил из своей стены:
- ...же следил за тобой с самого первого шага, поставленного тобой за порогом этого дома. Я слышал каждое твое слово, каждое твое дыхание, видел каждую гримасу на твоем лице, даже если ты сам считал, что остался сам; только ты никогда не был сам, я находился вокруг тебя, слушал поверхностями стен и глядел через линзы воздуха, через который проходил свет. Я ожидал вас почти что полгода и знал, что вторая оказия случиться не скоро. У меня на выбор был ты сам, твоя жена, твои родители и дети. Долго размышлять причин не было. Все, что я сделал потом, было подчинено одной только цели: именно этому моменту. Вот теперь ты уже готов.
Трудны захихикал.
- Ты ожидал, пока у меня поедет крыша!
- Ну конечно. Подумай только: ведь если бы я заговорил с тобой в тот самый вечер, когда ты впервые появился здесь вместе со своим Юзеком Щупаком, если бы я тогда открылся тебе, то всего лишь до смерти перепугал бы тебя и утратил шанс. Очень долго размышлял я над тем, как получить для себя человеческого помощника. Книга и тетрадь сильно помогли мне, потому что, благодаря им, ты был в состоянии проверить достоверность всей истории из внешних источников. А этот чертов фон Фаулнис был истинным даром небес. Ты дозревал словно выставленное на солнце тесто. И я знал тебя уже настолько, чтобы сохранять уверенность, что ты станешь самостоятельно выяснять правду. И до кого же ты добрался с моей Книгой и с моими записками?
- До Гольдштейна.
- Он еще жив? Ты смотри... Наверняка порасказывал тебе много интересного.
- Что ты желал мести.
- А кто же ее не желает?
- И что чары твои основаны на четвертом измерении.
- Ты много знаешь. Это очень хорошо. Я в тебе не ошибся.
- Так что, и теперь ты меня убьешь.
- Зачем, я десятки раз спасал тебе жизнь.
- Врешь, врешь, врешь!
- Кто тебе сказал, будто я вру?
Этот диалог разрушал разум Трудного, как спиртное разрушает мозг находящегося в состоянии delirium tremens пьяницы; все меньше и меньше оставалось в нем от Яна Германа, все больше в нем было от чудища. Безумие становилось все более естественным. На движущиеся на/в стене губы он глядел уже без всякого изумления. С Шимоном Шницем он попросту разговаривал.
- Ты спасал мне жизнь?
- Они неоднократно пытались убить вас всех. Приходилось все время быть начеку.
- Кто?!
- Дети, которых забрал с собой. Те применили газ. Я уже не мог их просто защищать. И потому решился. Не со всеми успел, но те, которые перешли, живы. Как там не говорить, они живы, а другие - нет, выходит: я спас им жизнь. Так это выглядит. Вот только я не принял во внимание факта, что это именно дети. Слишком мало они прожили, чтобы понять, что, собственно, это значит... Слишком мало в них самих от них осталось. Но это не их вина. Для них вы всего лишь червяки под стеклом. Так что нечего удивляться тому, что они желают вами поиграться, растоптать того или иного. Только, повторяю, это не их вина: во всем виноват один я. На моей же совести и этот шантаж, с которым отнесся к тебе; беру на себя все то зло, которое допустил и которое еще допущу по отношению к твоей семье. Я уже переступил порог. И вижу только пепел. Только адскими вратами меня уже не напугать. Во мне уже вообще нет страха. Я уже совершенно бесплоден, пан Трудны. Хоть и нет у меня глаз, но вижу ясно: кровь и слезы повсюду вокруг меня, куда бы я не направился. И ты сделаешь все, чего я пожелаю, или же я выну внутренности из твоих детей.
- А чего ты, собственно, хочешь, ёб твою мать?!
- Свободы.
- Чего...?
- Свободы. Освободи меня.
- Освободить...?
- Не смейся. Спокойней, спокойней. Я тебе все объясню, продиктую заклинание. Теперь-то я его понимаю, так что ошибки не будет. Ты освободишь меня, я освобожу детей... и ты уже никогда нас не увидишь.
- Уйдете?
- За них не ручаюсь, но меня ты уже на Земле в любом случае не встретишь.
Ян Герман с трудом поднялся на ноги.
- Но как?
- Ты выйдешь в четвертое измерение. Только тогда ты сможешь прочесть исправляющее заклинание.
- Что значит: "войду в четвертое измерение"? - фыркнул Трудны, вспоминая слова Коня. - Ведь это же ненаучные бредни...
- В науке не разбираюсь, а вот чары знаю.
Ян Герман поглядел на громадные губы, движущиеся на стене его собственного кабинета, словно материальная тень, проектируемая на трехмерную плоскость конструкции дома, и понял абсурдность своих возражений, очевидную неправду, содержащуюся в - логических, а как же еще выводах Коня. Логика отрицала реальность. Трудны и вправду понял это. Бестия пошевелилась в нем в пароксизме невольного экстаза.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
