Зиммер, сказал он. Сядьте рядом, Зиммер, и выключите свет.
Слабый голос, пробивавшийся сквозь мокроту, сопровождался придыханиями и свистом, и все же я разобрал слова. Буква «р» в конце моей фамилии прозвучала чуть раскатисто, и, выключая ночник на прикроватном столике, я подумал, что, возможно, ему было бы легче, если бы мы продолжили разговор по-испански. Только погасив ночник, я заметил, что в дальнем углу горит торшер с широкополым абажуром из вощеной бумаги, под которым сидит женщина. Поймав мой взгляд, она встала со стула, и тут я сам подскочил – к эффекту неожиданности добавился ее карликовый рост. Она была сродни тому человечку, что открыл мне дверь. Про таких говорят: от горшка два вершка. Кажется, у меня за спиной раздался смех Гектора (или, лучше сказать, тихий сип), женщина же мне молча кивнула и вышла из спальни.
Кто это? спросил я.
Не пугайтесь. Это Кончита. Она член семьи.
Это от неожиданности. Просто я ее сразу не заметил.
Они живут с нами, она и ее брат Хуан. Это наши маленькие глухонемые. Они нам помогают по дому.
Торшер тоже погасить?
Не надо. Тот свет мне не мешает. Все хорошо.
Я сел на стул возле кровати и подался вперед, чтобы быть как можно ближе к шевелящимся губам. Торшер давал не больше света, чем какая-нибудь свеча, но все же можно было разглядеть лицо Гектора, его глаза. Над постелью стояло слабое мерцание – как будто к сереющему воздуху подмешали немного желтизны.
Это всех застает врасплох, сказал Гектор, но я не боюсь. Такой человек, как я, должен быть раздавлен. Спасибо, Зиммер, что приехали. Признаться, не надеялся.
Альма умеет убеждать. Вам давно следовало послать ее ко мне.
Вы вызвали меня из небытия. Моя первая реакция была отрицательной. А сейчас я скорее доволен.
Разве я что-нибудь сделал?
Вы написали книгу. Я прочел ее, и даже не один раз, задаваясь вопросом: почему вы остановили свой выбор на мне? Что вас к этому побудило, Зиммер?
Вы смогли меня рассмешить – вот, собственно, и всё. Во мне что-то открылось. Вы мне объяснили, что жизнь не окончена.
В вашей книге про это ничего не сказано. Вы воздаете должное моим старым работам, моим усикам, но ни слова не говорите о себе.
Мне трудно говорить о себе. Трудно и неловко.
Я слышал от Альмы, что вы прошли через страшные испытания и невыразимую боль. Если я вам помог вынести эту боль, я сделал в своей жизни по крайней мере одно доброе дело.
Я хотел умереть. Кажется, вам тоже знакомо это желание.
Альма поступила правильно, все вам рассказав. Я смешной человек. Бог сыграл со мной не одну шутку, и их надо знать, чтобы лучше понять мои фильмы. Мне интересно, что вы о них скажете. Ваше мнение, Зиммер, для меня очень важно.
В кино я дилетант.
Но вы профессиональный критик. Я читал ваши книги – переводы, монографии о поэтах. Не случайно вы так долго занимались творчеством Рембо. Вы знаете, что это такое – все бросить. Человек, который так мыслит, вызывает у меня восхищение. Вот почему мне важно ваше мнение.
До сих пор вы прекрасно обходились без чужих мнений. Что за внезапная перемена?
Кроме меня, здесь живут еще люди, о которых я должен подумать.
Вы говорите о жене, с которой, как я понимаю, вы все делали вместе.
Верно. И об Альме тоже.
Биография?
Да. Это то, что я обязан ей дать. Я это понял после смерти ее матери. У Альмы почти ничего нет, так почему бы мне не поделиться с ней какими-то своими мыслями. Для нее это неплохой шанс. Я веду себя как ее отец. Это не самое худшее, что могло со мной случиться.
Я думал, ее отец – Чарли Грюнд.
Был. А теперь я. Альма родилась и выросла на моих глазах. Может, книга моей жизни хоть немного облегчит ее жизнь. Это будет, как минимум, интересная история. Пожалуй, несколько абсурдная, но не без интересных моментов.
Вы хотите сказать, что собственная судьба вам уже безразлична. Что вы капитулировали.
Моя судьба всегда была мне безразлична. Да и чего мне опасаться? Что я предстану этаким антигероем? Пускай посмеются. Это будет хороший финальный аккорд – снова заставить людей смеяться. Вы же, Зиммер, рассмеялись. Может, и другие последуют вашему примеру.
Только мы немного разогрелись и наш разговор набрал ход, как в комнату вошла Фрида, и, пока я собирался с ответом на последние слова Гектора, ее рука коснулась моего плеча.
Ему надо отдохнуть, сказала она. Утром вы сможете продолжить.
Быть оборванным вот так, на полуслове, – какой обескураживающий поворот, но что я мог возразить? За каких-то пять минут, что мы провели вместе, он успел меня покорить. Вот уж не думал, что он сумеет так быстро добиться моего расположения. Если умирающий человек обладает таким магнетизмом, каким же он был в свои лучшие годы!
Я знаю, он что-то сказал мне напоследок, но что именно? Простые слова вежливости: Продолжение следует или До завтра, Зиммер. Банальная, ничего не значащая фраза – впрочем, говорящая о том, что он думает о будущем, пусть совсем коротком. Когда я поднялся, он вцепился в мою руку. Помню его холодную когтистую хватку и свои мысли: Мне это не снится, Гектор Манн жив, он держит меня за руку. И дальше: Я должен запомнить эту холодную цапку. Если он не дотянет до утра, это будет единственным доказательством, что я застал его живым.
После этих сумбурных первых минут последовали часы полного спокойствия. Фрида осталась с Гектором, заняв стул, где только что сидел я, а мы с Альмой спустились в кухню – просторное, ярко освещенное помещение с некрашеными каменными стенами, камином и допотопными агрегатами, установленными, вероятно, в начале шестидесятых. Я чувствовал себя там уютно. Хорошо было сидеть за длинным деревянным столом рядом с Альмой, державшей меня за руку – недавно сюда же вцепился Гектор. Два разных ощущения, два разных воспоминания. Моя кожа, как древний пергамент, на котором поверх одного текста пишут другой, хранит слои эфемерных прикосновений.
На ужин была причудливая смесь из горячих и холодных блюд: чечевичная похлебка, твердые колбаски, сыр, салат и красное вино. Прислуживали Хуан и Кончита, маленькие глухонемые, и хотя, не стану отрицать, в их присутствии мне было немного не по себе, я был слишком занят другими вещами, чтобы постоянно обращать на них внимание. Близнецы попали в дом, когда им было восемнадцать, и вот уже больше двадцати лет они служили Гектору и Фриде верой и правдой. У них было идеальное телосложение и грубые крестьянские лица, с которых не сходили улыбки, и хотя они были само добродушие, я наблюдал не столько за ними, сколько за Альмой, изъяснявшейся с ними при помощи жестов. Для меня было откровением, что она так свободно говорит на языке глухонемых, что несколькими затейливыми движениями пальцев она способна передать смысл целых предложений, и поскольку это были не чьи-то пальцы, а пальцы Альмы, другие объекты оставляли меня равнодушным. Было уже поздно, и скоро нам предстояло отправиться спать. Хотя в этот вечер произошло немало интересного, именно этот предмет занимал сейчас мои мысли.
Помнишь, я тебе говорила о трех братьях-мексиканцах? спросила меня Альма.
Это которые помогли здесь построить первый коттедж?
Братья Лопесы. У них было четыре сестры. Так вот, Хуан с Кончитой – дети от третьей сестры. Братья Лопесы строили декорации для фильмов Гектора. У них было одиннадцать сыновей, из них шесть или семь вошли в съемочную группу и выполняли у моего отца разные технические обязанности: заряжали съемочные аппараты, двигали операторскую тележку, записывали звук, таскали реквизит, работали монтировщиками. И так – годами. Хуан и Кончита были участниками моих детских игр, моими первыми друзьями.
В какой-то момент вниз спустилась Фрида, чтобы присоединиться к нашей компании. Когда Кончита (стоя на табурете, она мыла в раковине посуду; по опыту – зрелая женщина, по виду – семилетний ребенок) увидела хозяйку, она подняла на нее долгий вопросительный взгляд, словно ожидая инструкций. Получив в ответ кивок, Кончита положила тарелку, вытерла руки кухонным полотенцем и вышла. Хотя не было произнесено ни слова, сомневаться не приходилось, что она отправилась наверх – заступить на вахту у постели Гектора.
Фриде Спеллинг, по моим подсчетам, было семьдесят девять лет. После того как ее описала Альма, я готовился увидеть этакую амазонку – прямую, воинственную, одним словом, персонаж почти мифический, а с нами за столом оказалась женщина мягкая, тихая и довольно аскетичная. Ни губной помады, ни макияжа, ни тщательно уложенных волос – при этом она была женственна и красива неброской, какой-то бесплотной красотой. Глядя на нее, я понял, что она принадлежит к той редкой породе людей, чей дух непременно одерживает победу над материей. Эти люди с возрастом не мельчают. Они стареют, оставаясь самими собой, и чем дольше они живут, тем полнее и непреклоннее проявляется их внутренняя суть.
Прошу прощения за некоторую неразбериху, профессор Зиммер, сказала она. Вы приехали не в самое удачное время. Утром Гектору было плохо, но, узнав, что вы с Альмой приезжаете, он решил вас дождаться. Надеюсь, вы не слишком его утомили.
