его снова вызвали. Госпожа Никулеску, говорит этот тип, у меня ведь тоже есть начальник. И чего же ему надо, спрашиваю я. Как обычно, сто тысяч леев! Я ему так и сказала: если эта война затянется, вы меня разорите. А он только смеется.
— Вы, наверное, свободно говорите по-румынски?
— Говорят, что свободно. Я занималась языками. Мы с Никко познакомились, когда я училась в Лондонской школе экономики. Я знаю французский, немецкий, испанский и итальянский.
— Как и София Оресану. Вы, наверное, ее знаете?
Белла скривилась.
— Она же просто обычная… гм!
— Вы думаете, что она?..
— Уверена.
Гарриет путалась в свободных нравах своего поколения и не решалась так открыто обвинять Софию, но, слыша, как решительно об этом говорит Белла, — точно так же как на подобные темы высказывалась тетушка Гарриет, — поверила ей.
— Никко велел мне молчать, но в самом деле! Эта девушка буквально виснет на вашем муже! Это позор. Честно говоря, мне кажется, вам не следует с этим мириться.
Нарушая запрет мужа, Белла захлебывалась эмоциями.
— К чести Гая надо сказать, что сплетен было немного.
— А что, они были?
— Ну разумеется. А как же иначе? В этом-то городе.
— Уверена, что Гай не понимает…
— Наверняка не понимает. Но ему следовало вести себя разумнее. Такая ради британского паспорта пойдет на что угодно. На вашем месте я бы положила этому конец.
Гарриет молчала. Услышав, что Гаю «следовало вести себя разумнее», она была потрясена, словно ей открылась неведомая ранее правда.
Когда пришла пора уходить, Белла проводила Гарриет в холл. Пол был выложен черно-белой мозаикой, стены были гладкими как шелк.
— У вас замечательный дом, — сказала Гарриет. — Наш такой ветхий, что кажется, будто ветер продувает его насквозь.
— Это же Blocşul Cazacul, — рассмеялась Белла. — Его построил Хория Казаку. Его девиз: «Santajul etajul»!
— Что это значит?
— Он финансист, но состояние сколотил на шантаже. Примерно это значит: «Каждый шантаж строит новый этаж». Это плохо даже для Бухареста.
Чувствуя себя обязанной Белле за предложение дружбы, Гарриет спросила, какие у нее планы на Рождество.
— Останусь дома, разумеется, — ответила Белла. — Кто же меня пригласит без Никко.
В ее словах звучала горечь, и стало понятно, что попытки занять свое место в ряду «настоящих румын» даются ей нелегко.
Гарриет сжала ее руку.
— Так приходите же к нам на ужин.
Общие залы «Атенеума» так и кишели посетителями. В первое военное Рождество о войне предпочли забыть. Из памяти исчезла сама угроза вторжения. Здесь всегда жилось непросто, и люди быстро приходили в себя после потрясений — словно кролики, сбежавшие из силков. В главном зале сидели с напитками румыны, и от них исходили волны уверенности и независимости.
Новая атмосфера, обосновавшаяся в городе, проникла и в бухарестские газеты: они писали о поражении Германии в битве у Ла-Платы и о том, что финны оставили с носом русских оккупантов. Возможно, Силы Зла были не такими уж и сильными! Возможно, военная угроза оказалась пшиком! Но, как бы то ни было, Румынии было нечего бояться, ведь это страна с большими запасами, надежно укрытая от чужих ссор за покрытыми снегом горами.
В зале для завтраков эти самодовольные настроения уже не ощущались. Добсон представлял капитана Шеппи тем, кого он сам пригласил на обед. Здесь сам воздух был заряжен тревогой. Добсон, несмотря на всё свое обаяние, оказался крайне беспокойным хозяином. Увидев Гарриет, он заявил, что должен представить ее Шеппи, но тот был окружен людьми.
— Тогда чуть позже, — сказал Добсон, оставил ее и направился к Вулли, который вошел вслед за ней.
Гай, Инчкейп и Кларенс еще не пришли. Среди присутствующих практически не было людей, с которыми Гарриет была знакома настолько близко, чтобы подойти и завязать разговор. Она взяла бокал и отошла к французскому окну, за которым лежал сад, где еще недавно они сидели с Якимовым и грелись на солнце. Сейчас же падающий из окон свет озарял шапки снега на деревьях, обращенных на северо-восток. Где-то во тьме невидимый мальчик всё так же лил воду из кувшина. Ей даже послышалось журчание. Скоро даже бегущая вода обратится в лед, и сад умолкнет до весны.
Один из официантов воспринял ее интерес к внешнему миру как упрек в свой адрес и принялся хлопотливо опускать шторы. Гарриет не осталось ничего другого, как начать разглядывать представителей делового мира, сгрудившихся вокруг того, кто, видимо, и являлся капитаном Шеппи. До нее донесся его резкий голос: «Это, господа, мое дело». Затем люди раздвинулись, и она увидела его самого.
Увидев черную повязку, качающуюся трость и искусственную руку, которую он нес, словно какой-то аксессуар, Гарриет улыбнулась: он держался так, словно закончил заочные курсы по управлению людьми. Отвернувшись и увидев рядом с баром Вулли, она импульсивно подошла к нему и сказала:
— Я слышала, что ваша супруга возвращается в Бухарест. Не думаете ли вы теперь, что с моей стороны было правильно остаться тут?
Он уставился на нее и выдержал паузу, словно демонстрируя свое неодобрение, после чего решительно заявил:
— Нет, не думаю. Если желаете знать мое мнение, учитывая, чего мне стоило послать жену домой, — я считаю, что вы поступили неблагородно.
Он коротко кивнул и отошел к группе, толпившейся вокруг Шеппи.
В этот момент в зал зашли Гай, Кларенс и Инчкейп. Добсон сразу же завладел Гаем и Кларенсом и повел их к Шеппи. Инчкейпа, как и Гарриет, оставили развлекаться самостоятельно. Он подошел к ней, скучающе приподняв бровь.
— Зачем нас сюда привели? — спросил он.
— Кажется, никто не знает.
— Который из них Шеппи? Мне сказали, что он тот еще тип.
Гарриет указала на Шеппи, который как раз вел Гая, Кларенса и еще нескольких молодых людей в угол. Отделив их таким образом от толпы, он, казалось, начал читать им лекцию.
— Что он задумал? — спросил Инчкейп, разглядывая эту компанию. — Он отобрал всех этих людей — что их связывает?
Гарриет хотела сказать: «Молодость», но вместо этого ответила:
— Возможно, то, что все они говорят по-румынски.
— Как и я. — Инчкейп повернулся к Шеппи спиной. — Что ж, у меня нет времени. Я жду гостей к ужину.
Шеппи продержал их недолго. Кларенс подошел к Гарриет и Инчкейпу, которые принялись расспрашивать его, о чем шла речь.
Кларенс многозначительно улыбнулся.
— Не имею права распространяться.
Инчкейп одним глотком осушил бокал.
— Мне пора, — сказал он и удалился, шагая слишком широко для своего роста.
Гай по-прежнему говорил с оставшимися мужчинами. Среди них было четыре младших инженера из телефонной компании, странный человек по фамилии Дубедат и юный представитель английского семейства Реттисон, уже несколько поколений которого жили в Бухаресте.
— Инчкейп гадал, что же у вас всех
