их отношениями «отца и дочери». Карточка пестрит орфографическими и прочими ошибками, самая примечательная из которых – слово «душеистязательный»: видимо, Набоков хотел написать «душераздирающий», но ошибся.
Вверху карточки Набоков приписал: «по возвращении в Зач. Ох.?… в газете?» По мнению Александра Долинина[200], Набоков имел в виду эпизод (часть II, глава 26), в котором Гумберт возвращается в Брайсланд и в библиотеке переворачивает «огромные и хрупкие страницы тома, черного, как гроб», подшивок местной газеты за август 1947 года. Гумберт ищет собственную фотографию в виде «Портрета Неизвестного Изверга… на темном моем пути к ложу Лолиты» в гостинице «Зачарованные Охотники»; видимо, Набоков планировал, что в этом «фолианте рока», как метко называет его рассказчик, Гумберт Гумберт должен наткнуться на известие о гибели Салли Хорнер.
Впоследствии Набоков отказался от этой мысли. История похищения Салли Хорнер пронизывает весь текст «Лолиты», заставляя читателя мучительно отыскивать ее следы – хотя, конечно, большинство не утруждает себя поисками.
Время от времени набоковеды поднимают вопрос об альтернативном окончании «Лолиты». Якобы на самом деле Долорес Гейз не знакомится с Диком Скиллером, не беременеет и не умирает в родах в неполные восемнадцать лет, а гибнет в четырнадцать с половиной. И вся ее короткая трагичная взрослая жизнь – не более чем галлюцинация Гумберта Гумберта, фантазия, в которой он пытается придумать романтическое окончание для истории погубленной им девочки.
В этой версии получается, что непосредственно Гумберт Гумберт не виновен в ее смерти, а следовательно, может тешить себя иллюзией, что Долорес пусть недолго, но была по-своему счастлива. Более того: их отношения насильника и жертвы превращаются в истинную любовь. Гумберт убеждает себя в том, что желал Долорес не потому, что она соответствует образу нимфетки, порожденному его детской одержимостью Аннабеллой Ли, а потому, что испытывал к ней подлинные чувства.
Если эта теория верна (чего Набоков, разумеется, ни разу не подтвердил и не опроверг), последний визит Гумберта в Рамздэль обретает дополнительную остроту. Незадолго до того, как автор вскользь упоминает о Салли Хорнер и Фрэнке Ласалле (проверенное средство, чтобы донести до читателя истинный смысл фрагмента текста), Гумберт Гумберт ходит по Рамздэлю, вспоминая тот первый – роковой раз, когда он увидел Долорес Гейз. Проходя мимо прежнего своего дома, Гумберт видит вывеску «Продается» с привязанной к ней черной бархатной лентой для волос. И тут он замечает, что с газона «смуглая, темнокудрая нимфетка лет десяти… глядит на меня с чем-то диким в завороженном взоре больших черно-синих глаз».
Эта девочка – смесь Лолиты и Салли: глаза ее того же оттенка, что у Салли (ну, почти). Гумберт продолжает: «Я сказал ей два-три милых слова, совершенно невинных, – старомодный комплимент, вроде „какие у тебя прелестные глаза“, но она поспешно попятилась и музыка оборвалась, и весьма вспыльчивого вида черноволосый мужчина, с блестящим от пота лицом выскочил в сад и грубо уставился на меня. Я, было, хотел представиться, но тут, с тем острым смущением, которое бывает во сне, я увидел что на мне запачканные глиной синие рабочие брюки и отвратительно грязный дырявый свитер, ощутил щетину на подбородке, почувствовал, как налиты кровью мои глаза, глаза проходимца…»
Лишь здесь, практически в самом конце романа, Гумберт Гумберт задумывается о том, какое впечатление производит на других. Он вдруг понимает, «как, должно быть, выглядит в глазах вечных своих присяжных: детей и их защитников». Он вмиг лишается небрежного велеречивого шарма, спокойного лоска. Гумберт предстает перед нами чудовищем и сам сознает, что он таков. А убив Клэра Куильти за то, что тот увез Долорес – которая, по мнению Гумберта, принадлежала ему по праву, – лишается последних крупиц морали.
Трактовку образа Салли Хорнер в «Лолите» Долинин интерпретирует снисходительно: он утверждает, что местами, в том числе в композиции второй части, просматривается прототип. Исследователь пишет, что Набоков скорее «хотел, чтобы мы помнили и жалели бедную девушку, чье украденное детство и безвременная кончина помогли породить его (а не Гумберта Гумберта) Лолиту – подлинную героиню романа, скрытую за самовлюбленным многословием повествователя».
Жалость, о которой говорит Долинин, возникает в сцене последней встречи Гумберта и Долорес. Она замужем, беременна, ей уже семнадцать, у нее «уже не детские вспухшие жилы на узких руках». Теперь она слишком взрослая – на его извращенный вкус, – и тут он наконец понимает (о чем опять же замечает мимоходом), как жестоко ее осквернил и измучил, сколько горя ей причинил: «Поскольку не доказано мне (мне, каков я есть сейчас, с нынешним моим сердцем, и отпущенной бородой, и начавшимся физическим разложением), что поведение маньяка лишившего детства северо-американскую малолетнюю девочку, Долорес Гейз, не имеет ни цены ни веса в разрезе вечности – поскольку мне не доказано это (а если можно это доказать, то жизнь – пошлый фарс), я ничего другого не нахожу для смягчения своих страданий, как унылый и очень местный паллиатив словесного искусства».
Прозрение Гумберта согласуется с заметкой, которую Вера сделала в дневнике в 1958 году[201], на следующий день после того, как «Лолиту» опубликовали в Америке. Вера с восторгом упоминала, что в газетах роман по большей части хвалят, что книги быстро раскупают, однако ее печалило, что критики кое-чего не замечают. «Мне бы хотелось, чтобы хоть кто-то увидел, с какой нежностью описана ее детская беспомощность, ее трогательная зависимость от ужасного ГГ, ее душераздирающая отвага».
Нужно отдать Набокову должное: сквозь дымку эгоцентричности рассказчика все же проступают подлинные черты характера Долорес – взбалмошной, сложной, незрелой. Она вовсе не «очаровательная проказница, которую возвышает над обычной жизнью лишь особая любовь»[202]. Она отлично играет в теннис, не лезет за словом в карман («Ты что-то очень книжно выражаешься, милый папаша»), и когда ей наконец удается сбежать от Гумберта с Клэром Куильти, она хватается за эту возможность, чтобы выжить. Любой жребий лучше жизни с ее отчимом.
И плевать, что потом она сбежит и от Куильти, который хотел снимать ее в сценах группового секса в порнографических фильмах. Плевать, что Долорес «довольствуется» Диком Скиллером, материнством и семейной жизнью, которая, увы, продлится недолго. Зато у нее будет свобода и независимость самостоятельно принимать все эти решения – свобода, которой под властью Гумберта Гумберта она не знала.
Из-за этих решений, скорее всего, Вера так похвально отозвалась о Долорес в дневнике, а сам Набоков назвал Лолиту[203] вторым (после Пнина) из своих персонажей, чей характер вызывает у него восхищение.
ДВАДЦАТЬ ТРИ
«Чертовски милая девушка»
21 августа 1952 года, через три
