— У нас появилась проблема. — Гамаш положил свой блокнот и взглянул на девушку. Она сидела напротив, закинув ногу на ногу и скрестив руки на груди. — Собственно, это у вас возникла проблема. Но она становится и моей, если начинает мешать расследованию.
— В самом деле, сэр? И что же это за проблема?
— У вас хорошие мозги, агент.
— И это кажется вам проблемой?
— Нет. Проблема заключается в том, что вы — самодовольная, ограниченная и заносчивая особа. И вам это нравится.
Эти слова, произнесенные мягким и негромким голосом, прозвучали как пощечина. Еще никто не осмеливался так разговаривать с ней.
— Я начал с того, что сказал, что у вас хорошие мозги. Вы продемонстрировали способность к логическому мышлению на сегодняшнем совещании после обеда.
Николь выпрямилась на стуле, умиротворенная и несколько смягчившаяся, но по-прежнему настороженная.
— Но одних только хороших мозгов недостаточно, — продолжал Гамаш. — Вы должны уметь ими пользоваться. А вы не умеете. Вы смотрите, но не видите. Вы слышите, но не слушаете.
Николь была твердо уверена, что видела эти сентенции на кофейной кружке в отделе дорожного движения. Бедный Гамаш, он руководствовался философическими принципами, которые были настолько мелкими и маленькими, что умещались на одной кружке.
— Я смотрю и слушаю достаточно хорошо, чтобы раскрыть это дело.
— Может быть. Посмотрим. Как я уже говорил, это была хорошая работа, и у вас хорошие мозги. Но все равно кое-чего не хватает. И вы наверняка чувствуете, чего именно. У вас никогда не возникало ощущения оторванности от мира, нереальности происходящего, словно люди разговаривают на иностранном языке, как будто происходит нечто такое, что понятно всем, кроме вас?
Николь оставалось только надеяться, что на лице у нее не отразился шок, который она испытала. Откуда он узнал?
— Единственное, чего я не понимаю, сэр, это почему вы меня упрекаете за то, что я раскрыла дело.
— Вам не хватает дисциплинированности. — Он упрямо гнул свою линию, пытаясь достучаться на нее и заставить ее понять. — Например, что я вам сказал перед тем, как мы вошли в дом Крофтов?
— Я не помню. — Где-то глубоко внутри нее начало зарождаться осознание того, что все идет не так, как хотелось бы. Похоже, ее ждут крупные неприятности.
— Я приказал вам слушать и не открывать рта. Тем не менее вы заговорили с миссис Крофт, когда она вошла в кухню.
— Знаете, кто-то же должен был пожалеть ее. Вы обвиняете меня в том, что я злая, но ведь это неправда. — «Господи милостивый, сделай так, чтобы я не заплакала», — думала она, а глаза помимо воли наполнялись слезами. Она сжала руки в кулаки. — Я хорошая.
— Так вот как вы рассуждали? Мы расследуем убийство. Вы делаете так, как вам говорят. Правила одинаковые для всех, без исключения. Понятно? Если вам говорят сидеть тихо и делать записи, то вы выполняете приказание.
Последние слова были сказаны медленно, отчетливо, холодно. Он мельком подумал, а отдает ли она себе отчет в том, насколько хитра и изобретательна. Он сомневался в этом.
— Сегодня утром я дал вам три из четырех предложений, которые помогают нам постичь житейскую мудрость.
— Сегодня утром вы назвали мне все четыре.
Николь серьезно усомнилась в том, что он пребывает в здравом уме. Он смотрел на нее строгим взглядом, без гнева, но и без теплоты.
— Повторите их для меня, пожалуйста.
— «Простите меня», «я не знаю», «мне нужна помощь» и «я забыл».
— «Я забыл»? Откуда вы это взяли?
— Вы сами мне так сказали сегодня утром. Вы сказали: «Я забыл».
— Вы что, в самом деле хотите уверить меня в том, что слова «я забыл» означают для вас жизненный урок? Я всего лишь имел в виду, что забыл последнее предложение. Да, я совершенно уверен в том, что сказал «я забыл». Но подумайте хотя бы о контексте, в котором прозвучали эти слова. Вот вам прекрасный пример того, как плохо работают ваши хорошие мозги. Вы ими не пользуетесь. Вы не думаете. Недостаточно просто слышать слова.
«Опять двадцать пять, — подумала Николь. — Всегда одно и то же. А я должна слушать вздор, который он несет».
— Вы должны научиться слушать. Слова не просто так падают в некую стерилизованную корзину, чтобы потом извергнуться оттуда. Когда миссис Крофт заявила, что в подвале нет ничего интересного, вы обратили внимание на то, как она это сказала, каким тоном? Обратили внимание, что этому предшествовало? Обратили внимание на язык ее тела, на руки и глаза? Вы помните расследования, в ходе которых подозреваемые не утверждали бы то же самое?
— Это мое первое дело, — с триумфом заявила Николь.
— Как, по-вашему, почему я приказал вам только слушать и делать записи? Потому что у вас нет опыта. Может быть, теперь вы догадываетесь, как звучит последнее предложение?
Николь в буквальном смысле ушла в себя и никак не отреагировала на его последние слова.
— «Я был неправ».
У Гамаша возникло стойкое подозрение, что он разговаривает сам с собой. И все равно он должен был попытаться. Все, что он сейчас говорил и старался передать Николь, он впервые услышал в возрасте двадцати пяти лет, когда только-только пришел в отдел по расследованию убийств. Инспектор Комю усадил его рядом с собой, в один прием выложил ему эти наставления и больше никогда к ним не возвращался. Это был поистине царский подарок с его стороны, которым и по сей день Гамаш не уставал восторгаться. Понял он и то, что этот дар следует передать другим. Поэтому, став инспектором, начал обучать следующее поколение сыщиков. Гамаш знал: его долг — попытаться внушить то, чему когда-то научили его самого. Что они будут делать с этим знанием — их личное дело. Но было еще кое-что, о чем он непременно должен был упомянуть.
— Сегодня утром я попросил вас подумать, как и каким образом вы учитесь и усваиваете новое. Расскажите мне, что вы надумали.
— Я не знаю.
На память ему пришли сточки из знаменитого стихотворения Руфи Зардо:
Я всего лишь ухожу еще дальше,Ухожу туда, где ты никогда меня не найдешь,Не сможешь сделать мне больноИ не сможешь заставить меня заговорить.
— Что? — переспросила Николь. Это было крайне несправедливо. Она старалась изо всех сил. Ходила за ним по пятам, даже вызвалась остаться в этой деревне ради того дела, которое они расследовали. И она-таки раскрыла это убийство. И какова же благодарность за ее усилия? Да никакой! Может, все дело в том, что Гамаш стареет, и то, как она быстро и успешно раскрыла преступление, заставило его понять, как жалко он выглядит. «Да, точно, в этом все дело, — думала она, и ее усталые, настороженные глаза вдруг заприметили остров. — Он ревнует. Но моей вины в этом нет». Она вцепилась руками в ускользающий песок и в последнее мгновение выкарабкалась на берег из объятий холодного и равнодушного океана. Она чувствовала, как по ее лодыжкам скользнули чужие руки, стремившиеся увлечь ее обратно в темные, мрачные глубины. Но она добралась до острова, и теперь была в целости и сохранности.
— Мы учимся на своих ошибках, агент Николь.
Какими бы они ни были.
Глава восьмая
— Отлично, вот и вы, — заявила Руфь, выглядывая из дверей прихожей дома Питера и Клары. — Деревенские жители.
— Bonjour, mes amours[39]— пропел Габри, танцующей походкой вплывая в дом, — и тебя тоже, Руфь.
— Мы скупили весь магазин вкусной и здоровой пищи.
Оливье с трудом протиснулся в кухню и водрузил на разделочный столик две порции картофельной запеканки с мясом и пару бумажных пакетов.
— Я ошиблась, — пробормотала Руфь, — это всего лишь две старые кошелки.
— Стерва, — смачно выразился Габри.
— Потаскуха, — парировала Руфь. — Что там внутри?
— Для тебя, моя любимая мочалочка «Брилло»…
Габри схватил пакеты, широким жестом безумного фокусника перевернул их и встряхнул. На стол посыпались пакетики с чипсами, жестянки с орехами кешью, шоколадки ручной работы от «Шоколадного дома Мариэль» в Сен-Реми. Здесь же было лакричное ассорти, сыр Святого Андрея, драже «желе-бобы» и пирожные Джо Луиса. По полу со стуком покатились сладости «Лун мунз» в форме полумесяца.
— Золото! — закричала Клара, приседая на корточки и обеими руками сгребая смешные и потрясающе вкусные пирожные с кремом. — Мое, все мое.
— А я считала тебя шокоголиком, — призналась Мирна, подбирая превосходные шоколадные конфеты с ликерным кремом, любовно изготовленные мадам Мариэль.
— В шторм любая гавань хороша. — Клара сорвала целлофановую обертку с пирожных и не мешкая сунула одно из них в рот, ухитрившись проглотить сразу половину и не подавиться. Вторая половина размазалась у нее по лицу и волосам. — Сто лет не ела такой вкуснотищи! Нет, правда.
