У дверей канцлера поджидали два его телохранителя – двое белобрысых громил, выглядевших так, словно каждый день ради упражнения поднимали коров. А насчет упражнения мозгов – тут нечего было упражнять. Шелира не раз видела, как таких людей приводили в полное недоумение простейшие механизмы. Если таким приказывали зажечь свечу, они брали канделябр целиком и совали его в огонь – что приводило к печальным последствиям для свечей.
«Сильные, как быки, тупые, как ослы». Если кто-то нападет на канцлера, причем сделает это по-настоящему умно, как обычно поступают профессиональные убийцы, то пятьдесят на пятьдесят, что эти два сокровища даже не заметят ничего, пока не увидят трупа канцлера, а убийца будет уже далеко.
Леопольд еще немного постоял у стола, затем покачал головой.
– В одном он прав, – сказал он сам себе. – Расхаживать туда-сюда бесполезно...
Он вышел из залы, но Шелира знала, куда он идет. Он ходил туда каждый вечер, прежде чем покинуть дворец и отправиться в гарнизон, где он ночевал со своими солдатами. Во дворце оставались ночью одни слуги. Он не мог рисковать безопасностью своих людей и своей собственной в месте, в надежности которого не был уверен.
Она подтянулась, выбралась из лаза и пошла по другому ходу к дворцовой часовне. Там тоже было отверстие для наблюдения, а Леопольд имел привычку разговаривать вслух наедине с собой. Иногда ей удавалось подслушивать кое-что важное.
Часовня была совсем простой – тут бывали нечасто, поскольку Храм был рядом. В часовне даже не было изображения Сердца, только светильник на множество свечей над алтарем, представлявший Вечный Свет. Ее тетка распорядилась повесить его здесь вместо изображения Сердца. Похоже, королева была единственным членом венценосного семейства, которая предпочитала часовню Храму.
Однако Леопольд, похоже, находил в этой часовне успокоение.
Он добрался туда раньше Шелиры и стоял, сцепив руки за спиной, в молчании созерцая Свет. Наконец он заговорил.
– Если я попал в опалу, так на себя-то мне плевать, – сказал он сам себе. – Но вот мои солдаты... Я не знаю командира, кому я бы мог их передать. И уж никак не Катхалу. Это жестокая тварь. И мне противно даже повторять все то, что о нем рассказывают. Я видел его, когда мы брали города – ведомо ли Тебе, что все его личные войска состоят из наемников, поскольку ни один имперский солдат не станет терпеть над собой такого жестокого командира? Конечно, Ты знаешь, о чем я думаю. – Он вздохнул и потер лоб. – И еще. Я боюсь того, что станет с этим городом, как только здесь будет управлять Катхал. Или Аполон. Однако отец вряд ли отдаст город в управление магу, который в лучшем случае парой слуг способен командовать. А если тут будет заправлять Адельфус, то все в порядке. Он понимает язык денег, знает, что нельзя выдаивать корову досуха и ждать от нее еще молока. Возможно, под ним городу будет туговато, но он не сделает их жизнь невозможной. Но Катхал – он не получил своей осады, он не получил битвы, не получил грабежа. Он просто кипит от злости. Ты, конечно же, это знаешь. – Его голос слегка охрип. – Я всегда думал, что в этом городе есть нечто особенное для Тебя. Так неужели Ты ничего не можешь сделать? Ты не должна помогать мне, так помоги же Своему городу! – В его голосе зазвучала мольба, и от неожиданности у Шелиры даже дух занялся. – Возможно, Ты не способна заглянуть в черную душу Аполона. Но я узнал достаточно много, чтобы понять, что если королева и принцесса попадутся, то их отдадут ему. Все улажено, он будет якобы охранять их. Он чего-то хочет от них, я не знаю чего, но для них это плохо, очень плохо. Он готов даже вломиться в Храм и захватить старую королеву, будь у него дозволение отца. Мне кажется, он хочет взять ее в заложницы, чтобы выманить двух остальных из убежища. Да, я ворвался в твой святой предел, да, я грешен и достоин порицания, но я старался предупредить вдовствующую королеву, когда увидел ее. Надеюсь, что она поняла.
От этих слов Шелира застыла на месте. Леопольд стоял, покачиваясь с пятки на носок, словно собирался идти, но никак не мог заставить себя сдвинуться с места.
– Я сделал что мог, чтобы не нарушить при этом верности императору и не потерять честь, – сказал он наконец. – Остальное – за Тобой.
С этими словами он повернулся и пошел прочь, оставив Шелиру у глазка в полном оцепенении.
Сумев взять себя в руки, она спустилась в комнаты для слуг. Если Леопольд сказал, что он пытался предупредить Адель, то так он и сделал. И уж Адель, несомненно, поняла его. Она не дура и совсем не так слаба телом и разумом, как прикидывается.
«Но я все равно завтра вечером пойду в Храм, – сказала она себе. – Я еще раз ее предостерегу».
Но даже если Аполон и вломится в Храм, ему не так-то легко будет найти Адель. Он не знает, в какой она келье. Стало быть, придется приводить с собой кучу черных.
А толпу черных, идущих к Храму, заметят сразу же, даже если они выйдут не из города, а из дворца.
Прикинув все это, она спустилась по лабиринту потайных ходов к отдельным комнатам старшей прислуги и спальням младшей.
Она пыталась потихоньку оставлять весточки – каждой ночью, как только приходила во дворец. В тишине спален она шептала имена правителей Мерины, повторяя родословные, заученные еще с детства. Она оставляла на полу маленькие осколочки тигрового глаза, где поутру их, несомненно, найдут во время уборки слуги. Иногда она капала воду сквозь особенные глазки на парадные портреты давно умерших королей, так что казалось, будто бы портрет плачет. Иногда шептала целые фразы глубоким печальным голосом: «Как вы можете спать, когда Мерина стонет под пятой завоевателя»? «Плачь, плачь, о мой город! Пади у вод своих и плачь!» «Скорбь и печаль, скорбь и горести неизбывные тем трусам, что не хотят порвать своих уз!» «Тигр скован, и его логово разоряют жадные обезьяны!»
Последнее ей особенно нравилось.
Смысл всех этих проделок был в том, чтобы заставить всех думать, будто бы по дворцу блуждают призраки умерших королей и королев, потревоженные завоевателями.
Она не могла сказать, производит это впечатление или нет – днем она была слишком занята с лошадьми, стараясь держать их здоровыми, но с виду – совершенно больными, готовыми сдохнуть. Черные уже раз приходили в дом Гордо, чтобы описать его имущество, но убрались прочь, исходя злостью. Однако они своими глазами видели больных лошадей, и ничего с этим поделать не могли. Они уже назначили ему сумму за право торговли, но увеличить ее тоже не могли никак.
Эта плата заставила Гордо ругаться и пинать кипы соломы весь день. Она была невероятной – в сто раз выше, чем та, которую он платил при Лидане. В отместку Гордо сказал, чтобы черные пришли и забрали деньги сами – поскольку он ни на минуту не может оставить своих больных лошадей, то выдаст им все мелкой медной монетой. И черным пришлось ползти назад под огромными тяжеленными мешками, причем Гордо сам постарался, чтобы мешки были слабы по швам. Скорее всего, где-то на полдороге мешки лопнули.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
