– Похоже, Генрих вылезает из своей скорлупы, – прошептал я.
– А где он? Что-то его не видно.
– Видишь вон ту группу? Он в самом центре. Рассказывает людям все, что знает о токсическом явлении.
– А что он знает?
– Как выяснилось, довольно много.
– Почему же он нам ничего не рассказал? – шепотом спросила Бабетта.
– Наверно, мы ему надоели. Он считает, что в кругу семьи нет смысла быть обаятельным и остроумным. Таковы уж сыновья. Демонстрировать свои достоинства при нас – пустая трата сил.
– Обаяние и остроумие?
– Думаю, этими качествами он обладал всегда. Дело в том, что лишь сейчас ему представился удобный случай проявить свои способности.
Бабетта придвинулась поближе, и мы почти соприкоснулись головами.
– Ты не считаешь, что тебе следует туда подойти? – спросила она. – Пусть он увидит тебя в толпе. Дай ему понять, что отец присутствует при его триумфе.
– Он только расстроится, если увидит меня в толпе.
– Почему?
– Я же его отец.
– Значит, если подойдешь, ты смутишь его и помешаешь развернуться из-за пресловутой проблемы отцов и детей. А если не подойдешь, он так никогда и не узнает, что ты был свидетелем его триумфа, а потому решит, что в твоем присутствии должен вести себя так же, как всегда, и из очаровательного собеседника с открытым характером опять превратится в замкнутого, капризного ребенка.
– Типичный пример путаницы понятий.
– А что, если мне подойти? – прошептала она.
– Он подумает, что это я тебя послал.
– Что же в этом страшного?
– Он думает, я прибегаю к твоей помощи, чтобы заставлять его поступать так, как хочется мне.
– Возможно, в этом есть доля правды, Джек. Но с другой стороны, для чего нужны отчимы и мачехи, если они не в силах помирить близких родственников?
Я придвинулся еще ближе и заговорил еще тише.
– Просто леденец, – сказал я.
– Что?
– Всего лишь слюна, а сплюнуть некуда.
– Это был «Спасательный Круг», – прошептала она, соединив большой и указательный пальцы колечком.
– Дай мне одну.
– То был последний.
– С каким вкусом? Быстро!
– С вишневым.
Я поджал губы и, негромко причмокивая, сделал вид, будто сосу конфетку. Подошел чернокожий с брошюрами и сел рядом на корточки. Мы обменялись долгим, сердечным рукопожатием. Он открыто разглядывал меня с таким видом, словно тащился в эту глухомань, заставив свою семью покинуть родные места, не для того, чтобы спастись от ядовитых химикатов, а с единственным желанием найти того человека, который поймет все, что он хочет сказать.
– Это повсюду происходит, правда?
– Наверно.
– А что предпринимает правительство?
– Ничего.
– То-то и оно! Все, что делается, можно охарактеризовать только одним словом, и именно его вы нашли. Я ничуть не удивлен. Впрочем, если хорошенько подумать, что они могут сделать? Ведь чему быть, того не миновать. Ни у одного правительства на свете не хватит сил, чтобы всему этому воспрепятствовать. Интересно, знает ли такой человек, как вы, численность индийской регулярной армии?
– Один миллион.
– То-то и оно! Миллион солдат, и те не в силах этому воспрепятствовать. А знаете, у кого самая многочисленная постоянная армия в мире?
– То ли у Китая, то ли у России, хотя и вьетнамцев не стоит сбрасывать со счетов.
– Ну и как по-вашему, – спросил он, – смогут вьетнамцы все это остановить?
– Нет.
– Все уже началось, не правда ли? Люди это чувствуют. У нас нет никаких сомнений. Близится царствие небесное.
Высокий, худощавый человек с жидкими волосами и щелочкой между двумя передними зубами. На корточках он сидел без напряжения, вертелся, как на шарнирах, и, по-видимому, чувствовал себя в своей тарелке. Я обратил внимание, что на нем костюм с галстуком и кроссовки.
– Разве это не великие дни? – спросил он.
Я вгляделся в его лицо, пытаясь угадать правильный ответ.
– Вы чувствуете его приближение? Оно нарастает? Хотите, чтобы оно настало?
Говоря это, он жизнерадостно подпрыгивал.
– Войны, голод, землетрясения, извержения вулканов. Все начинает приобретать обнадеживающие масштабы. Как вы считаете, может что-нибудь помешать его пришествию, если оно уже набирает силу?
– Нет.
– То-то и оно! Смерчи, наводнения, эпидемии неизвестных новых болезней. Разве это не знамение? Разве не истина? Вы готовы?
– Неужели у людей и вправду нет в этом никаких сомнений? – спросил я.
– Добрые вести не лежат на месте.
– А люди говорят об этом? Когда вы обходите квартиры, у вас складывается впечатление, что люди этого хотят?
– Не просто хотят. Интересуются, где можно записаться добровольцами. Просят немедленно взять их с собой. Люди спрашивают: «А времена года в царствии небесном есть?» Спрашивают: «А там берут плату за проезд по мосту? А пустые бутылки принимают?» Короче, я хочу сказать, что люди относятся ко всему этому очень серьезно.
– Вы чувствуете, как надвигается буря.
– И дрожит земля. Метко подмечено. Я с первого взгляда смекнул: вот человек, который понимает.
– Между прочим, по статистике количество землетрясений не увеличилось.
Он снисходительно улыбнулся. Я почувствовал, что вполне заслуживаю такой улыбки, хотя и не понял толком, почему. Быть может, сославшись на статистические данные, которые идут вразрез с глубокими убеждениями, сильными страхами и желаниями, я проявил неуместный педантизм.
– Как вы намерены провести период вашего воскрешения? – спросил он так, словно речь шла о ближайших выходных.
– А разве все воскреснут?
– Можно оказаться либо среди нечестивцев, либо среди спасенных. Нечестивцы начинают гнить прямо в тот момент, когда идут по улице. У них глаза вытекают из глазниц. Их можно узнать по отталкивающей наружности и отсутствию некоторых частей тела. Люди ходят, оставляя за собой слизь из собственного организма. Вся внешняя, показная сторона Армагеддона заключается в гниении. А спасенные узнают друг друга по опрятному виду и сдержанному поведению. Если человеку не свойственны развязные манеры, знайте, что душа его спасена.
Это был человек серьезный, напрочь лишенный фантазии и практичный до самых подошв своих кроссовок. Меня заинтересовала его жуткая самоуверенность, свобода от всяческих сомнений. Неужели в этом и состоит суть Армагеддона? В том, чтобы избавиться от неопределенности, отбросить все сомнения? Он готов был сломя голову мчаться в мир иной и при этом изо всех сил старался сделать так, чтобы мир иной проник в мое сознание, чтобы я постиг явления огромной важности, которые представлялись ему обыденными, не требующими объяснений, естественными, неизбежными, реальными. Я не предчувствовал Армагеддон, но беспокоился о людях, которые не испытывают по его поводу никаких сомнений, стремятся к нему и даже приготовились, обзвонив всех родственников и сняв со счетов деньги. Начнется ли он, если этого захочет достаточное количество людей? Какое количество людей является достаточным? Почему мы беседуем друг с другом, сидя на корточках, словно какие-нибудь аборигены?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
