Она ввела меня внутрь, в обход мусора, по спиральной лестнице, ведущей в спальню на втором этаже. Оттуда мы поднялись по узкой деревянной лесенке на третий этаж. Наконец Эбби открыла люк и сказала:
— Закрой глаза.
Я подчинился, и она вывела меня на смотровую площадку. Платформа закачалась под моим весом. Я открыл глаза, и Эбби указала на воду.
— Я кое-что тебе купила.
Я рассматривал кромку воды в поисках рыбачьей лодки. Я мечтал о «Ки-Весте» или «Следопыте», но согласился бы и на «Скифа». Но ничего подобного видно не было.
— Что?
Эбби топнула ногой и улыбнулась. Железная платформа загромыхала в тех местах, где недоставало болтов.
Я медленно посмотрел вниз. Фрагменты головоломки сложились воедино. К этому дому не притрагивались со времен урагана. Перед нами были не просто недостающие дранки, гнилые доски и облетевшая краска. Ничего подобного. Отсутствовали целые куски кровли. Окна исчезли без следа, входная дверь висела на одной петле. В подвале стояло на фут воды. Ходили слухи, что старые чарлстонские туннели, ведущие к гавани, пролегают в том числе и под этим домом. Если так, то одному Богу известно, сколько в доме набралось воды после урагана и в каком состоянии фундамент. Я облокотился на перила: сквозь дыру в крыше виднелись два этажа и кухня.
— Нет.
Глаза у Эбби вспыхнули, на лице заиграла широкая улыбка. Я немедленно вообразил себе месяцы непрекращающихся трудов, тысячи поездок за стройматериалами и долгие вечера, занятые работой.
— Пожалуйста, не говори мне…
Она обняла меня за талию. Позади виднелся Чарлстон — город, охраняемый теми, кто его любит. Ни одно здание не поднималось выше церковных шпилей. Вдалеке виднелся Форт-Самтер, а на северо-востоке — остров Салливана. Эбби упрямо топнула ногой. Железное ограждение загремело, в пустом доме отозвалось эхо.
— Честное слово, — сказала она, — это не так уж плохо. Достаточно было одного порыва ветра, чтобы дом обрушился.
Я покачал головой:
— Невозможно…
Эбби похлопала меня по плечу.
— Ты делаешь, я придумываю.
Это значило: ты строгаешь, красишь, забиваешь гвозди и пилишь, а я украшаю.
«Ты делаешь, а я придумываю» — хорошее описание нашей четы. По правде говоря, если бы Эбби попросила, я построил бы ковчег в пустыне. Примерно это, в общем, мы и собирались сделать. И потом, вид с крыши действительно был отличный.
Как ни странно, я терпеть не могу красить. Безо всяких на то причин. Просто я презираю все, что напоминает побелку забора в духе Тома Сойера. Поэтому, когда мы только качали ремонтировать дом, я сказал Эбби:
— Милая, я найму человека, и пусть он выкрасит все, что тебе угодно, в какой пожелаешь цвет. Я приглашу хоть Леонардо да Винчи, но сам красить не стану. Никогда. Ни за что. Договорились?
Она кивнула, поскольку знала, что у меня и так полно дел. И потом, Эбби полагала, что любит красить.
— Не беспокойся, я покрашу сама. Я очень люблю красить.
Я-то знал лучше. Несколько ночей я слушал, как Эбби бормочет во сне, и понимал, что придется кого-то нанять ей в помощь. Потом она сама пришла ко мне. Я циклевал полы. В комнате стояло облако пыли. Я выключил машину, снял маску и подождал, пока вентилятор разгонит пыль. Эбби была сплошь в белой краске. Волосы, лицо, руки, ноги, одежда. Как будто ее вываляли в поддоне. Она прислонилась к стене, стерла краску с рук, бросила кисть и сказала:
— Если ты поможешь мне красить, мы займемся с тобой любовью. Прямо здесь.
— Обожаю красить. Выкрашу весь дом. Сейчас же.
И мы красили вместе. Стены, друг друга — у нас получалось не бог весть как, но мы учились, а главное, смеялись. Смех наполнял наш дом целыми днями.
Чтобы стать членом Национальной ассоциации, дизайнер должен проработать два года в чьей-нибудь фирме, а потом подготовиться и сдать квалификационный экзамен. Эбби отработала два года, сдала экзамен и открыла собственную студию. Сенатор был одновременно горд и раздосадован. По правде говоря, Эбби и ее студия создали мне имя. Без помощи жены я бы самое большее преподавал рисование в местной школе.
Следующие десять лет, в основном благодаря фотографиям «до» и «после», дом Эбби фигурировал в «Южной жизни», «Вестнике архитектора» и прочих региональных журналах. Ее подруги завидовали. Когда появлялась очередная статья, недоброжелатели заговаривали о том, что сенатор использует свое влияние. Разумеется, те же самые люди называли нас сумасшедшими, когда мы купили дом, а отец Эбби не желал иметь к нему отношения. Он сам сказал, что мы психи. Но они не знали Эбби. Она видела то, чего не видел больше никто.
В течение двух лет со дня нашей свадьбы сенатор и его жена не разговаривали со мной. Но со временем благодаря Эбби смягчились. То есть они не проявляли чудеса доброты и всепрощения, но по крайней мере не злобствовали с пеной у рта. Это произошло по двум причинам. Во-первых, успешная карьера Эбби в качестве модели и дизайнера превзошла отцовскую. Сенатор не мог отрицать, что его дочь более знаменита, а в некоторых случаях и гораздо влиятельнее, нежели он. Телеведущие в Южной Каролине стали называть его исключительно «отец Эбби Элиот» и в то же время перестали говорить о ней только как о дочери сенатора Колмэна. Во-вторых, я держал рот на замке и занимался своим делом все успешнее и успешнее.
Доброта и изящество Эбби притягивали людей как магнит. Конечно, она была красива, но при помощи одной лишь красоты нельзя достичь подобных высот. Жена открывала мне такие двери, о которых я и помыслить не смел. Я не питал иллюзий: я ничего не достиг бы сам, и причиной моего преуспевания была Эбби. Я плыл за ней на буксире, и слава Богу, что моего таланта хватило, чтобы удержаться на плаву. Моя растущая популярность, особенно в Чарлстоне, делала меня центром внимания каждый раз, когда Колмэны навещали друзей. Они просто не могли этого избежать. Я писал по картине в месяц, и заказы были распределены на год вперед. Мы даже поговаривали о том, чтобы завести ребенка.
А потом Эбби уговорила меня сделать перерыв.
Глава 22
4 июня, утро
Земная поверхность в месте, известном под названием «штат Флорида», преимущественно состоит из песка и известняка, через который река прокладывает себе путь. Берега Сент-Мэрис постоянно движутся, и это значит, что река все время меняет русло — потому ее и прозвали «кривой рекой». Могут уйти годы на то, чтобы разница стала ощутимой, но в тех местах, где течение быстрое, или после паводка, Сент-Мэрис вгрызается в берег на два сантиметра в сутки. Я отсутствовал пятнадцать лет, так что, на мой взгляд, река сильно изменилась.
