Он направился в лоджию. Я повернулась и, быстро взлетев на верхнюю площадку лестницы, внимательно прислушалась. Гонец принялся барабанить в дверь, выкрикивая имя моего отца. Началась суматоха, зашаркали сонные слуги, и в конце концов гонца впустили в дом.
Прошло еще немного времени, и до меня донесся строгий голос отца и тихие, неразборчивые ответы посыльного. Когда на лестнице раздались торопливые шаги отца, я успела завернуться в шаль. Я вышла на лестницу без свечи, и поэтому он вздрогнул, увидев меня. Свеча в руке отца как-то по-особому зловеще освещала его лицо.
— Значит, ты все-таки проснулась. Уже слышала?
— Нет.
— Одевайся, и побыстрее. Захвати с собой плащ, тот, что с капюшоном.
Ничего, не понимая, я вернулась в свою спальню и растолкала Дзалумму. Она была сонной и ничего не поняла из моего сбивчивого объяснения, но все-таки помогла мне натянуть платье.
Я спустилась вниз, где меня ждал отец с горящей лампой.
— Что бы ты там от него ни услышала, — начал он и замолк, охваченный непонятным мне чувством. Придя в себя, он повторил: — Что бы ты там от него ни услышала, ты моя дочь, и я тебя люблю.
XXXII
Я промолчала, не зная, что ответить. Он повел меня во двор к поджидавшей карете. Заметив на дверце кареты герб с шарами, я резко остановилась. Джулиано? Но это невозможно — отец никогда бы не отдал меня ему с такой безропотной покорностью.
Отец помог мне сесть в экипаж, закрыл дверцу и потянулся сквозь окошко к моей руке. Казалось, он раздумывает, не поехать ли вместе со мной. Наконец он произнес:
— Будь осторожна. Постарайся, чтобы тебя никто не видел, и ни с кем не заговаривай. И ни с кем не делись тем, что увидишь или услышишь. — С этими словами он отступил назад и махнул вознице, чтобы тот ехал.
Столь поздний час притупил мою способность ясно мыслить, но к тому времени, когда карета загрохотала по плитам Старого моста, я поняла, куда меня вызвали.
Путь был более долгим, чем я ожидала. Мы держали путь не к дворцу Медичи, а за город и ехали целый час. Наконец, миновав черные силуэты деревьев, мы оказались на дорожке, посыпанной гравием. Прошло несколько минут, и возница остановил лошадей у дома, перед которым расстилался квадрат регулярного сада.
Несмотря на поздний час, все окна в доме светились золотыми огнями, здесь никто не спал.
Стража, охранявшая вход в виллу, покинула свои посты и сидела тут же, неподалеку, рядом с зажженными факелами. Люди тихо разговаривали. Когда возница помог мне выйти из экипажа, со стороны какого-то из охранников донеслись всхлипывания. Его товарищи зашикали на него, а один из них поспешил открыть передо мною дверь.
В огромном зале невообразимой красоты меня встретила молоденькая служанка.
— Как он? — спросила я, следуя за ней быстрым шагом по коридору.
— Умирает, мадонна. Врачи не надеются, что он доживет до утра.
Сердце пронзила боль от этого известия, я прониклась сочувствием к Джулиано и его семье. Произведения искусства, мимо которых я теперь проходила, — картины, поражавшие буйством красок, изящные скульптуры, отделанные золотом, — казались жестокими.
Мы подошли к двери спальни Лоренцо, но она оказалась запертой. Комната перед спальней, как и кабинет во дворце на виа Ларга, была заполнена тщательно отобранными украшениями, кубками и золотыми геммами. В комнате сидела жена Пьеро, мадонна Альфонсина, — нескладная в своей беременности, некрасивая, несмотря на изумительные медно-золотистые кудри. Поверх простой сорочки она накинула на плечи шаль. Рядом с ней я увидела Микеланджело, он поддерживал свою огромную голову руками и даже не поднял глаз при моем появлении.
Альфонсина, однако, злобно зыркнула в мою сторону, когда я присела в поклоне и представилась. Она, вероятно, приняла на себя роль хозяйки, и теперь в ее поведении улавливалось больше волнения, чем скорби. От меня она презрительно отвернулась. Взгляд у нее был сухой и злой — складывалось впечатление, что она рассержена на свекра за то, что он доставляет ей столько неудобств.
В дверях стоял старый философ Марсилио Фичино, видимо исполнявший роль посредника.
— Мадонна Лиза, — любезно заговорил он, с трудом сдерживая слезы. — Я рад снова видеть вас, хотя меня печалит, что наша встреча должна состояться при таких обстоятельствах.
Он протянул ко мне руку, собираясь сопроводить во внутренние покои, но нас прервали крики, эхом разнесшиеся по коридору, а потом быстро приближающиеся шаги. Я обернулась и увидела, что к нам идет Джованни Пико и ведет с собою Савонаролу, за ними следовали Пьеро и Джованни де Медичи.
Пьеро раскраснелся, по его лицу текли слезы.
— Ты предал нас, приведя его сюда! — кричал он. — Почему бы тебе просто не ударить нас или не плюнуть в нашу сторону в такие скорбные минуты? Это было бы гораздо милосерднее, чем то, что ты сделал!
Его брат, Джованни, возмущенно ему вторил:
— Какое неуважение! Отойди от него сейчас же, или я позову стражу!
Пико и Савонарола приблизились к Марсилио Фичино, стоявшему у закрытых дверей спальни. Тут поднялась Альфонсина и, не замечая, что ее шаль соскользнула с плеч, наградила Пико такой пощечиной, что у него подогнулись ноги и он отшатнулся назад.
— Предатель! — пронзительно завопила она. — Ты насмехаешься над нами, приведя под нашу крышу эту обезьяну, да еще в такое время! Вон отсюда! Убирайтесь оба!
Микеланджело наблюдал за происходящим беспомощным взглядом ребенка. Он не кинулся на защиту Альфонсины, но и за своего пророка тоже не заступился. Марсилио, заламывая руки, пробормотал:
— Мадонна, вам нельзя волноваться.
Пико не ожидал такого враждебного отпора; видимо, надеялся на более любезный прием.
— Мадонна Альфонсина, я не хочу причинять вашей семье боль… Но я должен поступить так, как велит мне Господь.
Савонарола продолжал молчать, глубоко задумавшись, но его напряженная поза выдавала, что ему не по себе.
Дверь в спальню распахнулась, и все повернулись, словно ожидая слова оракула.
На пороге стоял мой Джулиано, неодобрительно хмурясь.
— А ну тихо все! — За то время, что мы с ним не виделись, он, казалось, стал старше. Ему не было еще и пятнадцати, кожа и волосы сохранили блеск юности, но глаза и осанка были как у мужчины, уставшего от груза забот. — Что здесь происходит?
Не успел он договорить, как заметил Савонаролу. В его взгляде на секунду промелькнуло презрение, но тут же исчезло, сменившись необычной для него настороженностью. В тоне юноши сквозила озабоченность, хотя он старался говорить мягко.
— Обращаюсь ко всем. Пожалуйста, помните, что отец пока нас слышит. Мы несем ответственность перед человеком, который всю жизнь отвечал за нас, и должны дать ему напоследок покой. Давайте не будем больше огорчать его.
Метнув яростный взгляд на Пико и его спутника, Альфонсина подобрала с полу шаль и набросила себе на плечи. Джулиано обратил на нее внимание и повернулся к брату.
— Пьеро, — сказал он, как ни в чем не бывало, — у твоей жены целый день не было ни крошки во рту. Не мог бы ты проводить ее и устроить так, чтобы она хотя бы немного поела? Отец был бы счастлив, знать, что о ней заботятся…
Пьеро позабыл о своем гневе. Кивнув, он обнял Альфонсину за плечи. Она ласково взглянула на мужа. Было видно, что они любят друг друга. Я видела, как Джулиано слегка переменился в лице: он был тронут, доволен и испытывал огромное облегчение, что эти двое теперь позаботятся друг о друге.
Затем Джулиано обратился к другому брату, кардиналу:
— Дорогой брат, ты завершил приготовления?
Неопрятный толстяк покачал головой. Как и Джулиано, он не плакал. Но его сдержанность, казалось, была врожденной чертой характера, а не желанием избавить других от боли. Он заговорил деловым тоном:
— Как провести службу, мне пока до конца не ясно. Не знаю, право, каким гимном ее открыть… — В его голосе послышалось легкое раздражение. — Отец не удосужился, как следует все продумать, выбрав только отрывок из Евангелия и один гимн. Такие вещи нужно тщательно обдумывать заранее, иначе служба не произведет должного впечатления.
Когда Джулиано заговорил, стало ясно, что заранее он речи не готовил, в его словах чувствовалась искренность и непосредственность.
— Мы полностью доверимся твоему выбору, хотя времени у нас почти нет. Остается только молиться. — Он вздохнул. — Братья, ступайте и сделайте все, что можно. Вы знаете, что за вами пошлют, если отцу станет хуже. А теперь позвольте мне заняться нашими нежданными гостями.
Альфонсина и оба брата презрительно прошествовали мимо Пико и Савонаролы. Когда они отошли на почтительное расстояние, Джулиано заговорил с Микеланджело, обращаясь к нему как к любимому ребенку:
— Брат мой, Микеланджело, ты сегодня ел?
Тот поднял свою огромную голову и уставился на Джулиано темными глазами, в которых читалась мука.
