Фармер открывал перед Эквиано прямую дорогу к постижению христианства, с его учением о духовном равенстве перед Богом, что многими хозяевами рассматривалось как угроза, подрывающая основы института рабства. Настоящая дружба возможна лишь между равными, и всё более усложнявшиеся отношения между Эквиано и Фармером хотя и развивались в сторону равенства, но из-за ограничений, накладываемых системой рабства, так и не смогли его достичь. Несмотря на то, что Эквиано оставался рабом, его незаменимость давала ему некоторую власть над капитаном. Всякий раз, когда капитан, понимая, насколько зависит от него успех личного бизнеса Эквиано, «переходил границы» или «позволял себе обращаться со мной чересчур бесцеремонно… я прямо говорил, что скорее умру, чем позволю обращаться со мной, как с прочими неграми, и что жизнь потеряет всякую прелесть, если лишится вольности. Я говорил так несмотря на то, что хорошо понимал, насколько мое благополучие и надежды на свободу (в общечеловеческом смысле) зависят от этого человека. Но поскольку он не помышлял, чтобы я перестал плавать с ним, то всегда отступал при таких угрозах» (180).
К несчастью, приобретенные Эквиано рычаги влияния на Фармера и Кинга не действовали на других белых: «[Я] часто сталкивался со скверным обращением, бывая свидетелем множества обид, чинимых неграм в сделках с европейцами; и даже когда мы отдыхали, танцуя и веселясь, они не стеснялись совершенно беспричинно досаждать нам и ущемлять нас» (176). Предпринимательские успехи Эквиано целиком и полностью зависели от произвола безграничной власти, которой любой белый обладал над любым невольником. Когда вместе с одним рабом, много старше себя, он попытался продать фрукты на датском острове Санта-Крус, белые немедленно воспользовались своим преимуществом. Его сотоварищ «вложил все свое небольшое состояние в лаймы и апельсины стоимостью шесть битов, уместившиеся в один мешок; я тоже на все деньги, около двенадцати битов, накупил того же товара, разложив лаймы с апельсинами отдельно по двум мешкам». Едва они сошли на берег, двое белых, сообразив, что они нездешние, да к тому же рабы, немедленно отобрали фрукты и обещали побить, если они не уберутся восвояси. «Начальник форта», к которому они обратились за помощью, в ответ лишь «разразился потоком проклятий и схватился за хлыст». Даже не думая подставлять вторую щеку, Эквиано, «обуреваемый горем и негодованием… призывал гнев Божий, дабы обрушил молнию на жестоких угнетателей и отправил их в мир мертвых». Но осознав, что раб не в состоянии предпринять никаких активных действий, они с компаньоном снова принялись умолять грабителей вернуть фрукты. И когда какие-то свидетели происходящего предложили компромисс – отдать грабителям один из трех мешков, – им ничего не оставалось, как согласиться. К ужасу старого раба, они выбрали именно его мешок с разными фруктами, но Эквиано «был так тронут [стенаниями старика], что уделил ему около трети своих плодов». Несмотря на пережитое злоключение, им удалось распродать оставшиеся фрукты с хорошим прибытком. Эквиано вновь утвердился в доверии к Богу, который своевременным добрым вмешательством способен зло обращать ко благу: «Такой необыкновенный поворот судьбы за такое краткое время показался мне чудом и немало укрепил в решимости уповать на Господа при любых обстоятельствах. В дальнейшем капитан нередко принимал мою сторону и вступался в спорах с этими обходительными христианами-грабителями, от коих мне приходилось слышать лишь бесконечные богохульные проклятия, каковыми легкомысленно бросались люди всех возрастов и всякого достоинства не только без какой-либо причины, но так, будто это доставляло им удовольствие и они не страшились возмездия!» (177).
Но в деле обретения свободы Эквиано не собирался полагаться только на любезность незнакомцев, дружбу капитана Фармера и милость Господню:
Читатель легко представит, до какой степени такие случаи возмущали натуру, подобную моей, когда ежедневно приходилось сталкиваться со всё новыми тяготами и обидами, и это после того, как довелось повидать и лучшие дни, и я помнил, каково жить свободным и ни в чем не нуждаясь; стоит ли добавлять, что любой уголок мира, в котором мне случилось побывать, представлялся настоящим раем по сравнению с Вест-Индией. Поэтому голова моя постоянна была занята обдумыванием различных способов вырваться на свободу, причем желательно честным и достойным путем, ведь я никогда не забывал древнее изречение, которым всегда руководствовался: «Честность – лучшая политика», а также и другое золотое правило: «Поступай с людьми так, как хочешь, чтобы они с тобой поступали. (179)
По-видимому, Эквиано хочет выказать себя более склонным играть по правилам, чем это было на самом деле. Хотя он этого не говорит, у него имелась веская причина стремиться к законному освобождению, а не к самочинной воле. Если бы он «вырвался на свободу… честным и достойным путем», его правовой статус в Вест-Индии был бы понятным, хотя реальное положение, как ему было хорошо известно, оставалось бы неустойчивым. Юридически свободный, он мог избрать чреватое опасностями существование чернокожего в рабовладельческом обществе, ведь, в конце концов, колонии британский Америки были тем миром, который он успел лучше всего узнать. Либо же он мог на законных основаниях лично распорядиться собою и отправиться куда заблагорассудится. Но если бы он по собственному произволу вырвался на свободу, ему оставалась бы лишь дорога в Англию, где он оказался бы лишь в относительной, но не абсолютной, безопасности. До того, как в 1772 году решение Мэнсфилда постановило обратное, хозяева могли на законных основаниях силой возвращать своих рабов из Англии в американское рабство. Если бы Эквиано освободился самочинно, его статус навсегда остался бы юридически спорным, а сам он подлежал бы возврату Кингу.
Несмотря на утверждение Эквиано, что он «с детских лет… верил в предопределение», полагая, что «чему быть, того не миновать», он всегда поступал весьма отлично от тех, кто полагал, будто перипетии и ход их жизни обусловлены, или предопределены, внешним силами, а не их собственным выбором. Его Господь явно помогал лишь тем, кто сам желал себе помочь: «я не уставал обращать к Богу молитвы об освобождении и в то же время искал любые честные способы и предпринимал все, что было в моих силах, чтобы получить его» (179). Порешив заполучить свободу и «вернуться в Старую Англию» как можно скорее, Эквиано начал разрабатывать план собственного выкупа, хотя был готов и сбежать, если бы он не удался: «А для этого могло бы пригодиться знание навигации: убегать иначе, чем если бы со мной стали худо обращаться, я не собирался, но в таком случае, имея навык в навигации, мог бы попытаться сделать это на нашем шлюпе, одном из самых быстроходных парусников Вест-Индии, и я бы не испытывал недостатка в людях, готовых ко мне присоединиться. И если бы
