Рутенберг молчал.
— Могу тебе сообщить ещё одну интересную петербургскую новость. — Гапон приподнялся на носках. — Тамошние рабочие проводят подписку на памятник мне! Понимаешь? Памятник при жизни! Такого ещё никто не имел! Это Петров рассказал…
— Это из того, что он рисовал благодетелю по твоей подсказке? — подавляя раздражение, спросил Рутенберг. — А сам-то ты в такое веруешь?
— Ты же знаешь, что я не просто верующий, я священник, — неожиданно и непонятно рассмеялся Гапон, прошёлся танцующей походкой и остановился перед Рутенбергом оживлённый, сияющий.
Тот исподлобья пристально смотрел ему в глаза:
— А я вот не верю в памятник Гапону! Более вероятно, что ты вернёшься в Россию и попадёшь в «Кресты». Лично я сидеть в тюрьме не хочу.
— А я этого не боюсь, — решительно произнёс Гапон. — Во-первых, я знаю рабочих, они не дадут меня в обиду. Во-вторых, — он снова постучал пальцем по чеку, — это же целый пароход оружия для питерских рабочих! Сам ты мне девятого января, после всего, разве не говорил, что, будь у рабочих оружие, всё бы кончилось победной революцией? Говорил? Ну, то-то же. Так вот оно, оружие! — Он свернул чек и спрятал в карман.
Рутенберг усмехнулся:
— Ты свезёшь оружие туда в своём чемодане?
В глазах Гапона блеснула злость:
— Если ты поедешь со мной, у нас будет два чемодана! Но зачем вы все так старательно делаете из меня дурачка? Я же сказал тебе — повезёт пароход, он уже под погрузкой. Что ты скажешь на это?
— Я лучше промолчу, — угрюмо обронил Рутенберг.
Они долго молчали. Потом Гапон встрепенулся, стиснул руку Рутенберга:
— Мартын, ты знал меня в разных обстоятельствах, ты был рядом со мной, когда расстреливали наше мирное шествие к царю. Памятью о том дне заклинаю тебя поверить, что я сейчас делаю большое дело. Пусть ваши партийные умники не верят, но ты поверь! Я всерьёз зову тебя действовать вместе со мной.
— Мне надо подумать. Если будет возможность, я загляну к тебе завтра или послезавтра.
— Ну что ж, думай, думай, — с иронией и грустью сказал Гапон.
В тот же день Рутенберг вернулся в Париж. Его доклад о поездке к Гапону слушали Чернов, Азеф и Савинков.
— Чек на пятьдесят тысяч франков я держал в руках. Подлинный, — говорил Рутенберг.
Одутловатое лицо Азефа скривилось в усмешке:
— А если подлинно и всё остальное? Он же большой фокусник. Но так и так нужна тщательнейшая проверка. Особенно в отношении парохода с оружием. Я не верю, что пароход пропустят до Петербурга, но нужно быть готовыми ко всему. Я предлагаю немедленно послать в Петербург Рутенберга, чтобы специально проконтролировать прибытие парохода. Мы должны обеспечить его надёжнейшими документами, иначе его схватят уже на границе.
Предложение Азефа было принято, и спустя неделю Рутенберг выехал в Петербург. Он благополучно миновал границу, но в столице на третий день был арестован и посажен в тюрьму. Наверняка всё-таки сработал Азеф!
Весьма подозрительно выглядит и вся история с пароходом «Джон Крафтон», вёзшим оружие. Не дойдя до России, он сядет на мель у берегов Финляндии, и всё оружие с него пропадёт. Но об этом немного позже.
Гапон выехал сразу после отправки парохода из Англии, но задержался в Париже, где, по рассказам очевидцев, вёл довольно разгульную жизнь и не делал большого секрета из того, что возвращается в Россию…
Меж тем Рутенберг вскоре был выпущен из тюрьмы без предъявления какого бы то ни было обвинения. Перед ним даже извинились. Это странно, ибо охранка прекрасно знала его, он был в списке разыскиваемых в связи с 9 января. Но, возможно, было решено, что он будет более полезен охранке, находясь на свободе под её контролем как приманка для эсеров и того же Гапона. И этот расчёт, как мы скоро увидим, полностью оправдается.
V
О том, как Гапон ехал из Парижа в Петербург, мы узнаём из воспоминаний В. А. Поссе, который был его попутчиком…
Несколько слов о самом Поссе, к воспоминаниям которого мы обращаемся. Ещё в конце прошлого века он заявил о себе как общественный и литературный деятель прогрессивных убеждений. Начал издавать горячо поддержанный Горьким журнал «Жизнь», в котором печатал произведения Горького, Чехова, Андреева. Чехов сам передал свою повесть «В овраге» в журнал Поссе, и она была напечатана в одной книжке со статьёй Ленина «Капитализм в сельском хозяйстве». Из переписки с А. Н. Потресовым можно узнать, что Ленин, находясь в ссылке, внимательно читал «Жизнь». «Недурной журнал! — пишет он в апреле 1899 года. — Беллетристика прямо хороша и даже лучше всех!». Надо отдать должное литературному вкусу Поссе. Не только в «Жизни», но и в других предпринимавшихся им изданиях он низкопробной литературы не печатал. Не оставляла сомнений и его передовая общественная позиция. В общем, совсем не случайно Поссе оказался в числе прогрессивных людей России и вошёл в её революционные круги. Оказавшись в эмиграции, он общается с Лениным, Плехановым, Бонч-Бруевичем, Пятницким. Во время первой российской революции сближается с социал-демократами, сам пишет несколько теоретических трудов революционного характера, хотя и не отличающихся глубиной марксистского мировоззрения. Это помешало ему и чётко определить своё отношение к эсеровской партии, и полностью принять программу социал-демократов. А вот в истинном лице Гапона он прекрасно разобрался, оказавшись его спутником в поездке в Россию…
Перед отъездом, по настоянию Гапона, Поссе встретился с ним в Женеве. Уже самое первое его впечатление о Гапоне было неблагоприятно: «Маленький, сухой, тонконогий, чёрный, с синеватым отливом на бритом лице, с большим носом, сдвинутым влево, Гапон смотрит своими чёрными глазами вниз и в сторону, как бы стараясь скрыть от вашего взора то, что творится в его душе, и в то же время зорко посматривает за вами. В России с длинными волосами, с окладистой бородой, в широкой и длинной рясе он производил, конечно, совершенно иное впечатление, чем здесь, за границей, — стриженый и бритый, одетый по-велосипедному.
Встретил он меня преувеличенно радостно и, крепко пожав руку, тотчас заявил, что моя книга «Теория и практика пролетарского социализма» всецело выражает то, что всегда думал он, Гапон, и что думает и к чему стремится весь трудовой русский народ.
Свою гражданскую жену, увлечённую им шестнадцатилетнюю воспитанницу приюта, где он состоял священником, Гапон представил мне небрежно.
Это была бледная, болезненная, видимо, очень робкая женщина, любовно следившая за своим властелином, готовая исполнить все его приказы — впрочем, пустячные: сходи за пивом, принеси папирос и т. п. (Не ей ли в альбом Гапон в своё время написал тот пошлый стишок? — В. А.)
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
