А ежели все учесть хорошо, - иной раз и с малыми силами можно большие покрыть. Помнится мне - рассказывали в 1915 году в Сарыкамыше, на турецкой границе, как там один русский поручик всего-навсего с ротой попал в турецкое окружение и как раз на то самое место, где находился турецкий генералитет. Ежели бы поручик кинулся врукопашную, это, может быть, была бы и лихая, но неверная сеча: конец можно было предсказать заранее, ибо силы были вовсе несоизмеримые. Но поручик применил иное оружие. Он с ротой своей, как бы с командой, подступил к месту, где собрались генералы, объявил, что они все арестованы, что войска турецкие окружены и должны сдаться, положение их безвыходно и т. д. и т. д. Генералитет он полонил и привел к себе, к своим главным войскам. Пусть даже все это неверно, но так случиться, бесспорно, могло. Это вот находчивость! Это тактика! Это действительно мастерский выбор оружия - по силам своим и по силам противника, по конкретной обстановке.
Нам теперь, в Верном, перед грозой, оружие открытой борьбы - как будто тоже применять не стоит. А впрочем: партшкола... коммунисты, военные и гражданские... рота интернационалистов... силы особого отдела и трибунала... - гадали мы на кофейной гуще, веря и не веря своим итоговым цифрам, не зная, на кого будет можно и на кого нельзя положиться в критический момент.
Тревога - тревога - тревога...
Ох, какая близкая, жуткая, ощутимая тревога... Она накапливалась, пучилась, сгущалась с каждым днем, часом, минутой, мы ею дышали, мы в ней задыхались, словно куда-то все глубже-глубже входили мы в зловонный черный, глухой тоннель, где спирает дыханье, мутит мысли и душит сердце, где без пути и на ощупь в зловещей мгле так трудно идти, вот-вот грохнет по гулкой пустоте последняя катастрофа...
Она будет - она непременно будет, лютая беда: ею густо насыщен душный воздух. Но в который момент и откуда она ударит? Сквозь густую повисшую мглу ничего не увидишь, ничего не узнаешь, только чувствуешь, как вокруг тебя собирается что-то зловещее, враждебное, чужое, - оно дико и глухо рычит, рвет, завывает, смыкает страшное кольцо...
Дивизия была в движении. Первым в Верный пришел из Джаркента батальон 27-го полка. Из стрелковых полков к переброске предназначались 25-й и 26-й, из кавалерийских - 1-й и 2-й. Джаркентский батальон вливался в 26-й полк, которому также задача была идти на Верный. 26-й, по нашим расчетам, должен был к Верному подойти числа 18 июня, когда Джаркентский батальон уже будет далеко в пути на Ташкент. Но 26-й развил такую быстроту, что 11-го был всего в 75 верстах от Верного, в выселке Илийском, следовательно, к нам мог пожаловать 12 - 13-го. Он торопился сверх меры. Зачем? Откуда такое рвенье? Мы дали приказ: остановиться в Илийском - и ни шагу дальше, впредь до особого распоряжения! А тем временем по этому же пути издалека подводили 4-й кавполк - "на всякий случай". Джаркентский батальон был настроен из ряда вон скандально: не исполнял никаких распоряжений, не признавал никакого начальства, то и дело митинговал, держался вызывающе...
Вчетвером - Белов, Бочаров, Кравчук и я - отправились мы, чтоб на месте выяснить, в чем тут загвоздка и какого плана действий полезнее будет держаться. Приехали в казарму. В казарме по-обычному: грязно, сушатся кругом вонючие портянки, валяются немытые ложки, котелки с присохшим салом, заскорузлые, облепленные грязью сапоги и "ходики-американки", в головах по нарам - свернутые трубками шинели, перемятые фуражки с лаковыми объеденными козырьками, кругом набросаны окурки, цигарки, матовеют по дощатому полу густые солдатские плевки, по углам прислонились неловко винтовки в штыках, словно в черных острых косынках печальные монашки. Красноармейцы по двое, по трое или кучками - вразвалку сопят на нарах. Во всяческих позах. Но видно, что не просто лежат - говорят о чем-то, о нужном, о своем. Сразу, как вошли, встретили нас охмелелые, злые взгляды. Никто не шевельнулся, не встал, не спросил - зачем пришли? Только взорами остро впились и шарили по нас недружелюбно, пытливо с нар следили за каждым движением. Оглянулись мы кругом, - зловещая картина. Прием не сулит ничего хорошего. По взглядам - сердитая глубокая предубежденность. Минутами и даже часами - вряд ли успеешь тут что поделать.
За первыми мгновеньями мертвого, сосредоточенного наблюденья слышим смешки-остроты, - это отмачивают по нашему адресу...
- Уговаривать явились... Речи говорить...
- Господа-начальники... коммунисты...
- Красноречье слушать будем... С... с... с... воллч...
Шипящей, визжащей угрозой - как мимо летящий снаряд - прожужжала эта брань с нар...
Мы сейчас же разыскали батальонное начальство, попросили собрать красноармейцев тут же, в казарме, сообщить, что хотим говорить с батальоном по делу. А все дело в том лишь и состояло, чтоб разузнать: чего тут хотят и как нам быть?
Лениво, медленно, долго собирались.
- Чего там... надоели... без ораторов знаем...
- Лучше бы хлеба гнилого не давали, чем речами заниматься...
Но батальонное начальство приложило все усердие, чтобы митинг состоялся. Слышно было, как уговаривали:
- Начальник все же... дивизии... Военный совет...
- А мне што? С... я на них...
- Ну, все-таки! - извинялся начальник перед кочевряжившимся на нарах красноармейцем.
Кое-как батальон сколотили, - многие остались лежать, слушали издалека.
Первое слово держал начдив.
Как всегда: отчетливо, откровенно, резко.
И тени не было какого-нибудь подыгрыванья, подлаживанья под общее настроение:
- Раз дан приказ о переработке - выполнять его надо, а не болтать над ним: то не хочу, да то успеем. Приказ только вовремя годен, а время ему уйдет - накой он черт сдался? В чем у вас дело: одежи нет, пища плоха, спичек нет, табаку не хватило... А где это есть?! Где, я спрашиваю? Может, в тех полках, что на Врангеля, на польском фронте, а? Хуже, в тысячу раз голоднее там, а приказы, небось, нарушать они не собираются оттого, что табаку не хватило...
Панфилыч, разумеется, отлично понимал, что дело тут не только в махорке, но про главное молчал: пусть зачнут сами и сами выскажутся.
За Беловым я говорил, потом выступали Кравчук с Бочаровым. Нам отвечали ораторы с бочонка. Выходили и крыли злыми и ядовитыми выкриками с нар:
- Зачем нас разоружили в Джаркенте? Рази можит солдат без винтовки?
- Па... адлецы... сук... свол... алл... ч... - свистело злобно со всех концов.
- Смешно говорить, - отвечали мы, - кто ж из вас, из солдат Красной Армии, не знает того, что, вовсе уходя из двадцать седьмого полка, вы, по военным правилам, о б я з а н ы оставить ему свое оружие...
- А мы, значит, баранами?
И по углам, словно калоши по грязи, залопотали: мать... мать... мать...
- Зачем баранами? - вас вооружит двадцать шестой, в который вольют весь батальон...
- А, значит, до Ташкента с палками идти. Значит, если кто в пути нападать будет - так тут и пропадай весь батальон?!
Углы соответственно вторили крепкой, ядреной бранью.
- Кому это тут нападать, товарищи, чего вы говорите чепуху: дорога до Ташкента совершенно безопасна, тут круглый день то и дело едут в обе стороны... Ишь, дети малые: обидят... Это уж вовсе чепуха. И кроме того, на всякий случай - именно вот для охраны - у вас же есть девяносто две винтовки... А весь батальон, весь - вооружат на месте...
- Не на месте, а здесь давай.
- Здесь - права мы не имеем...
- Вы не имеете, так м ы имеем, - взвизгнуло в задних рядах.
Эти задушенные, видимо, каждому близкие мысли мигом, как искры, сверкнули по хмельным глазам. Толпа передернулась нервно, вдруг торопливо и беспорядочно загалдела, бессвязный крик-гам заполнил сразу все здание словно чуткий мгновенный ток промчал по казарме и рванул, заставил ее содрогнуться:
- Ага... га... Хо-хо... Правильно... Ясно... Довольно! Больше никаких! К черту! Мать... мать... мать...
- Если бы и хотели - чем мы вас вооружим, товарищи? У нас же нет никакого оружия в запасе...
- Найдем... - отозвалось надменно, уверенно эхо...
- Как найдем? где? - застыли мы в вопросе.
- А так и найдем, сами знаем - где...
Это звучало угрожающе. Оружие у нас хранилось в крепости, - его назначение было совсем иное, во всяком случае не для этого батальона. Затем шел транспорт из Копала - там было оружие плененной белой армии. Отдел снабжения сообщал, что транспорт этот движется медленно и находится пока недалеко от Копала...
- Нам нельзя без оружия, никак нельзя, - выкрикнул резкий голос из толпы.
- Товарищ, выходи сюда говорить, чтобы все слышали, - предлагаем мы.
- Ничего, и здесь постоим, кому надо - услышат...
Окружающие дружно, сочувственно рассмеялись. Это нам как бы пощечина: не на таких, дескать, напали дураков, чтобы ораторов вам тут на вид ставить.
- Все говорили, со всех и ищи потом, ежели што...
- Нам нельзя без оружия, - выкрикнул вновь тот же самый голос, потому киргиз вы начали вооружать... Войска киргизские равнять, а нас вон отсюда, из Семиречья-то...
