— Ох!
Он первым наткнулся на стену, можно сказать, влепился нее с разбега, и это оглушило его на несколько непростительных секунд.
— Мастиф… кажется, — пропыхтел Джиджио. Рэндалл обхватил его за талию и практически вскинул на стену. — Впервые вижу… двурушничающую собаку…
Тинто по-женски взвизгнул в темноте, мастиф прыгал, норовя достать до шеи, Рэндалл с большим или меньшим успехом бил его в полете обутыми в сапоги ногами. В результате непродолжительной возни лютнист, скребя пальцами по. камню, тоже оказался в относительной безопасности. Встав на стене на колени и шаря внизу руками, подобно прачкам, упустившим в омут белье, они честно пытались зацепить и вытащить на гребень своего товарища. Наконец им это удалось, причем Тинто поймал руку, а Джиджио — ворот. Вид у Рэндалла был драный. И покусанный.
— Повезло тебе с сапогами.
— Противостояние сапог и собак обычно заканчивается в пользу последних, — мрачно заметил Рэндалл. — И сегодняшний случай — не исключение. Хватит с меня… любовных приключений… в чужих огородах. Женюсь. К чертовой матери. Немедленно.
— Надо немедленно драпать, — спрыгивая со стены, отозвался Джиджио. — Матримониальные планы устроишь потом.
И впрямь, в конце переулка раздавались громкие голоса и бряцание алебард ночной стражи. Стражи всегда приближались к очагам беспорядков с изрядным шумом, всегда оставляя зачинщикам возможность заблаговременно скрыться через неперекрытый конец переулка. Во-первых, потому, что беспорядки бывали чреваты телесными повреждениями различной степени тяжести, а во-вторых, потому, что когда в них участвовали высокородные студенты, все сплошь инкогнито, то от их задержания следовало, как правило, неприятностей больше, чем от нарушения ночной тишины или чьей-то незначительной мещанской рогатости. Причем зачинщики, приведя в действие тяжелую артиллерию в виде именитых папенек, имевших в пушку собственное рыльце, имели пакостное обыкновение оставаться безнаказанными.
— Боюсь, ваша уважаемая матушка была бы недовольна вашей компанией и времяпровождением.
Рэндалл вполне ценил деликатность сеньора Камбри. Имея все основания не любить королеву Ханну, в присутствии сына тот ни разу не отозвался о ней непочтительно.
— Каковы бы ни были мои компания и времяпровождение, моя матушка в любом случае осталась бы недовольна.
Сэр Эверард изящно потянул носом. От его воспитанника пахло вином. Одежда была раскидана по комнате, а сам Рэндалл сидел на кровати, положив ступню одной ноги на колено другой и прижимая платок к кровоточащей голени. Огня не зажигали, довольствуясь луной. Напротив, у окна, стоял стул сэра Эверарда. Именно здесь, меж стулом и кроватью. проходила грань их отношений. Милорд де Камбри сидел в присутствии государя, но никогда — рядом с ним. И были вещи, о которых с ним говорить не стоило, хотя и хотелось. Дело, как подозревал Рэндалл, было в том, что сэр Эверард попросту был неподходящего пола. Милорд отличался способностью установить отношения таким образом, что лишь по продолжительном размышлении ты обнаруживал, что они установлены. Благодаря его деликатности он был Рэндалл, а не «Ваше Величество» и никогда не «возможно, Райе». Требовать большего означало гневить богов. Но, самый умный и самый тактичный, сэр Эверард все же не был таким же, как он сам. А ему нужно было поговорить о себе.
— Клок мяса вырвал, паршивый кобель, — вздохнул он.
— Пригласить врача?
Рэндалл сделал поспешный отрицательный жест, и его старший друг озадачился:
— Это с чем-то связано?
Самая середина ночи. Там, в городе, в купеческом квартале, наверное, еще не улеглась суматоха. Муж Беллы Триссы объяснит все ее соседям скорее всего нападением воров и разбойников. Вряд ли у него не хватит ума спрятать рога под бархатный берет с ушками. Наверное, это была такая ночь, когда надоедает свято хранить тайны. А кроме того, кому еще и доверять, как не сэру Эверарду. И если ему не доверять, то лучше уж не жить.
— Хочу вам сообщить, как сеньору, — сказал Рэндалл, делая вид, будто смотрит на рану, — у вас появилась проблема. Сегодня ночью в Триссамаре взбесится собака.
Последовало краткое молчание.
— Должен ли я презрительно фыркнуть? Что, в Триссамаре не видали бешеных животных? Или в этом бешенстве есть нечто особенное?
— Я и сам не знаю, — признался Рэндалл. — Особенное было в том, почему она взбесилась. Я представления не имею, какой силой теперь наделено животное. Предположительно известно только, что сила эта неуправляема. Природа силы… — он помолчал, — необъяснима.
— Это связано с… особенностью некоторой крови, не так ли?
— Я бы зря пытался обмануть себя, если бы полагал, что ваших ушей не касались некие слухи.
— Я лишь гадал, сколько в них истины. Вы закляты на кровь, государь?
— Во всяком случае, отец полагал, будто он совершает надо мной нечто значительное. В проявлениях этого, — он помолчал, подбирая слово, — волшебства нет ничего такого, что невозможно было бы объяснить иными, прозаическими причинами. Я не спешил говорить об этом. Разве дворянство поддержит меня заведомо зная, что получает на свою шею неуправляемого короля вроде Рутгера? А сами вы не обратили внимания, как постервенели в Триссамаре комары со времени моего приезда?
— Я думаю, Рэндалл, вы ищете повод доказать самом себе свое рыцарство. Совершить подвиг. Одержать победу. Это свойственно юности, стремящейся обрести значимость.
— Мои побуждения гораздо прозаичнее, сэр Эверард. Я единственный, кому собака, взбесившаяся от моей крови, не в состоянии причинить вреда большего, чем просто покусать. Значит, мне с ней и управляться. Честное слово, если бы не эти соображения, я с удовольствием забыл бы об инциденте не делающем мне особенной чести.
Надо отдать должное сэру Эверарду, он не кинулся выяснять подробности «инцидента», что облегчало если не совесть, то Рэндалл не любил, когда над ним смеялись, особенно теперь, когда он сидел потерянный, опозоренный, лишенный своей побед.
А был бы кто другой на его месте, посмеялся бы от души.
— Что до заклятости, — добавил милорд де Камбри, по размыслив, — какая разница, какая сила льет воду на нашу мельницу? Ничто не мешало мне быть верным слугой Рутгеру. Мне все равно.
Проклятие на бессмертную душу Рутгера, если она вообще у него была! Что за дар такой паскудный, если лишить его может любая вовремя подвернувшаяся под ноги шавка!
3. Трое, не считая собаки
Он шел, перекинув плащ через плечо и держа руку на рукояти кинжала, а темная улица обтекала его, словно он был камнем, торчащим посреди реки. Друзья поспешали следом, приходилось почти бежать, но все же Рэндалл чувствовал себя в полном одиночестве.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
