АРТЁМ
В школе Артём попал в дурную компанию и в восемнадцать угодил в тюрьму. Но шесть лет заключения сделали из него другого человека. Бандиты по своим каналам выхлопотали ему на зоне тёплое место библиотекаря. Это было ошибкой. Достоевский и Толстой, которых Артём постоянно перечитывал, открыли ему глаза на мир. Ночами на нарах он размышлял о добре и зле и, выйдя на свободу, не вернулся в родной сибирский городок. Паломничал по святым местам, подвизался в монастырях, посещал скиты старцев. Но, по его признанию, не увидел «чудесной святости». И тогда решил, что надо жить просто — крыша над головой, кусок хлеба. Тут он и встретил Ксюшу. Уехали в деревню, обживали заброшенный дом. Зима далась трудно: голодали, копили на собственное жилье. А летом, казалось, все стало налаживаться. Только однажды ночью в гости прикатил приятель, за встречу выпили, решили покататься. Едва умея водить, Артём сел за руль. Трагическая, нелепая случайность! На деревенском кладбище его оплакивает каменный ангел. Ещё бы, двадцать семь лет!
ЛЕОНИД
Школу он едва закончил, учёбе предпочитая улицу. При этом он из интеллигентной, обеспеченной семьи. Сын московского художника, в душе он кичится этим. Денег в доме хватало, но на карманные расходы подрабатывал официантом, гардеробщиком, занимался извозом. Не брезговал и мелкой афёрой. В его жизнь рано вошли легкие наркотики, алкоголь. В двадцать женился, родился сын, в двадцать пять развёлся. Во втором браке имеет троих детей, похоронив родителей, живёт «примаком» в большой семье жены. Тесть из «новых русских», в доме идёт постоянная грызня. Леонид завистлив и постоянно убеждает себя, что живёт не только «не хуже других», а многих даже лучше. В свои тридцать восемь он считает себя принадлежащим к «среднему классу». Его шкала ценностей, совпадая с иерархией, точно приколочена гвоздями — перед состоявшимися преклоняется, тех, кто беднее, презирает, не упуская случая поглумиться. Всё, что выходит за круг семьи, его не интересует. Он этого и не скрывает. В этом черно-белом, упрощенном мире ему комфортно, отвлечённые категории Леонида раздражают. Ответы на «проклятые» вопросы он нашёл в православии, которое сводится к непременному следованию обрядам и понимается, как клуб для избранных. Гордясь своим православием, Леонид живёт во внутреннем аду. Он свысока посматривает на сомневающихся, готовый осудить людей образованных, поучить их мудрости жизни.
Почему в России на плаву только воинствующая серость?
МАРИЭТТА
Московская армянка, родной язык — русский. Ей сорок пять, пианистка, закончившая консерваторию, она не может прожить преподаванием музыки, и ей приходиться подрабатывать в турагентстве. Мариэтта поздно вышла замуж сроком на шесть лет, и с тех пор ещё столько же делит с бывшим мужем имущество. Судебные издержки давно превзошли его размер, но обе стороны не могут остановиться. Детей у Мариэтты нет, она живёт в родительской квартире с семьей старшего брата. Он доктор естествознания, что не мешает ему быть под каблуком у жены. После смерти родителей между братом и сестрой идёт непрерывная война, делят квадратные метры, неспособные договориться. У них три комнаты, но большая заперта на ключ как «спорная». Живут «на ножах», с подрастающей племянницей Мариэтта не разговаривает. В комнатке, которую целиком занимает разобранная кровать, утро Мариэтты начинается с разминки хрустящих костей, иначе ей не подняться. А после кофе она вливается в потоки пассажиров метро. Возвращается поздно, по ночам от бессонницы сидит в Интернете, где у неё масса виртуальных друзей. Но надеяться она может только на себя.
ВЛАДИМИР АЛЕКСАНДРОВИЧ
Все звали его «маэстро». Потомственный музыкант, выпускник Киевской консерватории, подающий надежды. Но талантливых пианистов много, а места на сцене всем не хватает. И он учительствовал в школе, изредка давая концерты. Между делом женился, родил дочь, развёлся. Жил с матерью, не собираясь взрослеть. А когда она умерла, мир перевернулся. Стал пить, не находя места в родном городе, где все напоминало прежнюю жизнь, уехал в монастырь. Там за ночлег и стол учил певчих на клиросе. Но и в монастыре с его жестким уставом не прижился. Стал снимать углы в близлежащем городке, кормился уроками, едва сводя концы. В быту был совершенно невыносим, оставаясь большим ребёнком, капризным, ранимым. Долгими зимними вечерами сидел за роялем, и через светящееся окно можно было видеть, как он изредка всхлипывал: «Никто… никому… никогда…» Последний год выдался особенно трудным, Владимир Александрович жил, где придётся, но ежедневно молился, часто исповедовался, причащался. Скончался «маэстро» от инфаркта, позвонив из больницы духовнику: «Молись за меня, умираю…» Высокий, грузный, он едва поместился в гроб, и до могилы его несли на подкашивающихся ногах. И после смерти он оказался неудобным, ненужным, как и при жизни. Дочь, едва появившись на похоронах, сфотографировалась с покойным и сразу уехала. На его наспех сколоченном кресте нет даже имени.
А через месяц «маэстро» забыли, будто и не было.
ОЛЕГ
Худой, с длинными, свалявшимися волосами, он лежал на соседней койке под капельницей. Ему сорок, месяц беспробудно пил. Умерла жена: на кухне, за столом, отказало сердце. Не пила, не курила, не болела. Осталась дочь двенадцати лет. Родственников нет. «Как жить? — повторяет он, придя в себя. — Как жить?»
АЛЁША
Ему тридцать. А на вид — не больше девятнадцати. Занимался спортом. Красивый, хрупкий. В поведении что-то странное. Живёт с матерью, без отца. «Умер». «Несчастный случай?» «Рак». «И сколько было?» «Тридцать два». Уже шесть лет Алёша лечится в психиатрических клиниках. «Помогает?» «Помогает», — глотает он горсть таблеток. И тут я понимаю, что в его поведении кажется странным. Он не улыбается.
СЕДОЙ
Так в школе прозвали Сашу Ф. за белые прилизанные волосы. Он жил в подмосковной Апрелевке и, когда родители уехали на похороны родственника, позвал друзей из Москвы. Пришли и друзья друзей, в доме набралось человек двадцать. Перепились, передрались, разворотили крыльцо, высадили окна, раскурочили ломом печь. Наутро, протрезвев, ужаснулись — Мамай прошёлся! И заспешили на электричку. Оставшиеся кое-как прибрались. С перепугу Седой думал поджечь дом, списав всё на пожар. Но где тогда жить? Решили нанять рабочих — до возвращения родителей оставались сутки. Но как достать денег? Седой побежал к своей бабке, жившей через три дома. Умолял, плакал. Бабка отказала. Тогда он зарубил её топором, а тело бросил в погреб. Вернулся весь в крови. Суд не учёл состояние аффекта. Ему уже исполнилось восемнадцать, и он получил двенадцать лет. Вышел Седой уголовником. Грабил банк. Получил новый срок. Теперь Седой — рецидивист.
НУГЗАР
Он наполовину грузин, по отчеству Иванович. Пол-века прожил в московской квартирке с матерью, которая плохо говорила по-русски. И свысока поглядывал на русских.
После института Нугзар пошёл в аспирантуру, защитил кандидатскую. Работал на кафедре. А после сокращения, в девяностые, зарабатывал торговлей антиквариатом.
Когда мать умерла, Нугзар женился. Взял женщину со взрослой девочкой. Его жену восемнадцати лет выдала за наркомана мать, которая завела молодого любовника, а дочь мешала. Наркоман проводил большую часть времени в тюрьме, а, когда выходил, устраивал из квартиры притон. Девочка росла нервная, болезненная. «Трудный подросток», — смеялся Нугзар, делая с ней уроки. Она звала его папой, а вскоре у неё родилась сестра. С деньгами стало совсем туго. К этому времени перепродажа антиквариата себя исчерпала, и Нугзар занялся ночным извозом. И окунулся в другой мир. Бандиты, ночные бабочки, нелегальные мигранты. Вспоминая Москву детства, Нугзар всё больше становился русским националистом.
Раз у него сдали нервы, и он влепил приёмной дочери пощёчину. Та убежала из дома. Две недели Нугзар ездил по районным подворотням, притонам, сутенёрам. «Срок вышел, — сказали в милиции, — готовьтесь к худшему». У Нугзара опустились руки. А нашли её у дальней родственницы. О своих приключениях молчала. Но было видно, что пришлось нелегко.
У Нугзара в машине обрез. Работа ночная, всякое случается. А недавно на него напала группа молодых таджиков с ножами. Порезали. И он двоих порезал. Если бы не подоспевшие шофёры, убили. Нугзар два месяца провалялся в больнице. У него часты сердечные приступы. «А кто будет семью кормить?» — отказывается он от санатория.
ДОМ С ДВУМЯ СТОРОНАМИ
У отца не было жены. Во всяком случае, он никогда о ней не рассказывал. А сын не хотел заставлять его врать про аиста с капустой или родильную горячку, от которой умерла мать. Он подозревал, что мать бросила их. Как бы там ни было, отец стал для него всем. И сын не жалел. Он не помнил, как отец качал зыбку, напевая себе под нос, не помнил, как кормил его, разогревая овсяные хлопья, а потом горбился за столом, наблюдая, как море за окном запускает в небо солнечный диск. Самые ранние воспоминания у сына были связаны с садом, в котором пахло яблоками. Отец сидел тогда на террасе, присматривая, как он ловит сачком бабочек. Вокруг пели птицы, его панама тонула в густой траве, а восклицания сливались со стрёкотом кузнечиков. Казалось, так будет вечно, казалось, не будет конца этому светлому летнему дню. И вдруг набежала тучка, и сын будто укололся о розовый куст. На мгновенье он осознал, что придёт время, и его не станет: всё вокруг — солнце, деревья и мир пребудут, а он исчезнет неведомо куда, как исчез только что раздавленный жук.
