На Бисерском заводе чуть не попал в беду. День толкался по цехам, вечером в избушке рудокопа Ермакова беседовал с горняками, а заночевал на сеновале. Еще затемно хозяин еле растолкал приезжего:
— Слышь, друг... Да продери глаза! Тута еще притаскались трое. Вчерась никак не могли. Просят кой-чего разъяснить. Али не выспался? Тогда пусть идут восвояси.
— Нет, что ты? Зови, зови товарищей! — вскочил Федор. Голова его была еще одурманена коротким сном.
Светало. Горняки, видно, прямо с ночной смены. Лица красны от рудной пыли, покрыты налетом динамитного дыма. Представление о революционерах у них довольно туманное. Им больше по душе эсеры, стреляющие в губернаторов и жандармов, анархисты-бомбисты, а не изнурительные стачки и кропотливая революционная борьба. Часа два Федор терпеливо разъяснял им смысл деятельности большевиков, ошибочность позиции меньшевиков.
— Ловко ты все вывел, паря! — одобрительно крякнул старый рудокоп и затянулся крепким табаком. — А эсеры-то, эсеры? Мы думали, они к чему путному нас зовут, а им надоть тот же лапоть!
Молодой горняк наклонился к уху Федора и шепнул:
— Ты не сильно тута задерживайся. Прознал я — стражники ищут агитатора. Похоже — тебя...
Ермаков запряг лошадь, кинул на телегу охапку сена и повез ночного гостя на станцию Теплая Гора по разбитой дороге. Близ вокзала их обогнал бисерский урядник. В пролетке у него худенькая девушка. Полицейский покосился на Федора, на его возницу.
Спрыгнув с телеги, Федор пошел в конец перрона, а урядник подозвал к себе Ермакова.
— Кто с тобой ехал в рыжем бобриковом пальто?
Земский статистик, ваше благородие.
— Врешь! Почему его привез не земский кучер?
— Статистик знакомый, вот и попросил. Почему не уважить?
Пока урядник соображал, откуда у рудокопа мог взяться знакомый чиновник, к перрону подкатил поезд, и полицейский поспешил туда. Вокзальный колокол брякнул в третий раз, паровоз загудел. Федор вскочил на подножку, но только с другой стороны вагона.
Поезд миновал семафор, и Сергеев проскользнул в свое купе. Там сидела девушка, что ехала в пролетке с урядником. Между ними завязался разговор. Девушка-учительница разоткровенничалась и стала хулить самодержавие. Федор отвечал в том же духе.
И вдруг в купе ввалился урядник, о котором Сергеев успел забыть. Оказывается, устроив тут девушку, полицейский пошел в соседний вагон, где ехал его приятель, да там и застрял.
Вспомнив, что он «статистик», Федор стал припоминать сведения, почерпнутые в свое время у Авилова и Шурочки.
Девушка улыбнулась и прервала неловкое молчание:
— Папа, знакомься! Господин Ушкин, земский статистик.
— Очень приятно. Гусаков, — представился урядник.
— Далеко путь держите? — поинтересовался Сергеев.
— До станции Чусовская. Там в поселковой школе при заводе учительствует дочь, а я заодно повидаюсь со своим начальником приставом. А куда вы изволите, господин Ушкин?
— В Пермь, домой. Ох и надоели, признаться, эти разъезды! А надо. Наша наука статистика выясняет массовые явления общественной жизни людей. Основана на обширном их наблюдении, выраженном в числе и мере. С помощью статистического метода и учета открываем эмпирические законы. Таблицы, гомологические группы... Урядник слушал с умным видом, поддакивая:
— Что говорить... Оно конечно! Не без этого, — кивал он своей чугунной головой.
На станциях бегал за кипятком, а дочь его кокетливо потчевала голодного «статистика» домашней снедью. Текла беседа об уральской природе, о здешнем быте и даже о жизни рабочих. Учительница возмущалась бесправием людей, заводскими строгостями. Не обращая внимания на отца, симпатизировала революционерам. Урядник краснел, ерзал, крякал, но однажды смущенно поддакнул дочери. Федор сперва лишь неопределенно покашливал, но вскоре тоже принялся за критику государственного строя.
С этими ангелами-хранителями он и доехал до Чусовской. Прощались на глазах у всей станции, как добрые друзья.
«ИЩУЩИЙ ДА ОБРЯЩЕТ!»
Кочуя по городам и заводам губернии, Федор понял: ему и другим революционерам, уцелевшим в Пермской губернии после весенних провалов, не под силу одним возродить подполье. Сам он не терял и минуты. За бешеную напористость и лишения, которым себя подвергал, уральцы прозвали его «Двужильным» и «Бесхлебновым». Но что толку? Хоть расшибись в лепешку, не ешь и не спи месяцами — все равно один не поднимешь всего...
В конце августа Сергеев поехал в Харьков. По дороге завернул в Москву к Мечниковым. Выслушав Федора, Шура воскликнула:
— Ты, Феденька, родился в сорочке! Братья Бассалыго давно тут, о тебе спрашивают! Васильев и Россохатский тоже сюда собираются. Возьми в Пермь и москвичку — Марию Игнатьевну. Примелькалась она охранке. Опытная профессионалка каких мало.
— Давай, давай! Может, еще есть желающие? Всех заберу, всем найду работу. Не заскучают.
Увидев Федора, Дима Бассалыго чуть не расплакался:
— Ты ли, Артем? А я уж думал...
— Вот так-то, вечный студент. Поедешь со мной? Сторона, скажу я тебе, Димка, просто райская.
— Да с тобой — хоть на край света!
Костя Бассалыго остался у Мечниковых ждать Россохатского и Васильева, а Дима с Федором, прихватив двухпудовую корзину с нелегальной литературой, с трешкой в кармане отправились на вокзал. В Пермь, скорее в Пермь! Короткий разговор с машинистом — и полезли на тендер. До Нижнего Новгорода добрались благополучно, но явка в городе оказалась проваленной. Кто же их посадит на обещанный пароход, снабдит деньгами?
— Надо было и Москве взять больше. Ведь предлагали? — сказал Дима.
— Партийную копейку положено беречь.
Оставив Бассалыго на Сибирской пристани, Федор побрел на рабочие окраины. Слобода Фабричная, Солдатская... А Сормово? Народ на этой окраине революционный. Вот где можно найти нужных людей! Они и помогут.
На пустыре за Сормовом в одной из замшелых избушек светился слабый огонек и что-то знакомое погромыхивало. Даже окна завешены большевистскими газетами «Эхо» и «Волна». Ухари, право, ухари!
Стукнул в стеклышко, и от забора на другой стороне улочки тотчас же отделилось три неясных силуэта. Из домишка тоже кто-то вышел. Скручивая на ходу цигарку, спросил негромко и лениво:
— Какой леший в окно брякает, работать мешает?
— Да вот, Кувалда, видишь, — кивнул один из патрульных на Федора. — Чегой-то шатается по нашей улке, вроде бы что-то потерял. Может, оно на дне речном, а ты на суше ищешь? Не провести ли под руки к Волге, не пособить ли нырнуть?
— Вы бы, храбрецы, поосторожнее! За квартал слышно, как тискаете прокламации. Уже завоевали полную свободу? Тогда поделитесь опытом. Как именно?
— Вопросы задаешь? — зло вымолвил один, а остальные взяли Федора в тесное кольцо. — Видал, как сплетена верша? Туда сому есть ход, а назад...
— Тихо! Я с усами, да не сом. Известно и мне, где, какую и на кого ставить снасть. Тут другое дело, братцы, — выручайте!
Федор умел непостижимо быстро находить дорогу к сердцам самых суровых людей. Покалякали, покурили, куда-то сходил Кувалда, и к утру Сергеев вернулся на пристань с деньгами и узелком харчей.
— Чего-то добыл, разузнал? — обрадовался Дима.
— Ищущий да обрящет! — сладко зевнул Федор. — Все есть, даже «слово» к капитану парохода. Пошли! Отоспимся на славу.
Близилась зима. С неба срывался редкий снежок, река стыла, покрывалась серой чешуей тонкого льда. Пароход, на котором плыли Федор и Дима, уходил последним в верховья Камы.
На пристанях, кроме хлеба, купить было нечего. Но однажды путешественники сторговали у татар по дешевке половину конской ноги. Кок сварил ее, а потом долго клял бедных пассажиров:
— Испоганил котел кониной... Тьфу!
Кляча была старая, мясо жесткое и непривычное на вкус. Дима ел конину, кривясь и зажмурясь, а Федор похваливал:
— Ешь, ешь, от поганого не треснешь, от чистого не воскреснешь. Лошадь, да она чище любой свиньи! Зачем тебе сало?
Когда Федору надоедал пейзаж — голые рощицы, унылые деревушки на берегах Камы, стаи грачей и угрюмые волны, он в сотый рае принимался расспрашивать Димку о Харькове и харьковчанах.
Дима отрывался от книги.
— Корнеев? Я ведь уж тебе говорил — в бегах, как и Володька Кожемякин... Базлова в тюрьме. Тутышкина выпустили, но на Сабурку не вернулся. Стоклицкие подались на Кубань... Фрося будто бы отошла от организации.
— Ивашкевич?! Вот не ожидал, — удивился Федор. — А ведь казалось, в огонь и в воду. Если бы не она, меня бы сцапали.
— Еще покажет себя, — успокоил его Дима. — Уж очень охранка взялась за подполье, а интеллигенция перепугалась. А помнишь Володю Наседкина? Он тогда сбросил с крыши на солдат Охотского полка огромную пачку листовок.
— Ну-ну, что с ним? Как же, помню, бедовый юноша!
— Сделал, как ты ему присоветовал, — поступил добровольно в армию. Сказал: «Буду вести революционную работу среди солдат!» Что еще... Да! По приказу харьковского губернатора арестован гудок «отца» — паровозостроительного завода...
