Самоуверенность и дух сообщества Манчестера в сочетании с музыкальной инфраструктурой, которая давно существовала в городе, способствовали невероятному всплеску творческой активности, начало которой положили Hacienda и Thunderdome. В 1987 году группа Майка Пикеринга Т-Соу сочинила тему для зарождающейся хаус-сцены Манчестера, расслабленную танцевальную композицию в латинском стиле под названием «Carino». За этим последовали две другие композиции, представившие миру новое поколение Манчестера: «Voodoo Ray» A Guy Called Gerald и «Pacific State» 808 State. В работе над обеими записями приняли участие одни и те же люди — Джеральд Симпсон, Мартин Прайс и Грэм Мэсси. Все они прошли через электро, хип-хоп и авангардный рок, прежде чем услышать сырые чикагские треки и воспринять их как сигнал к действию. Назвав свое трио 808 State, при свете дня они устраивали жесткие кислотные джемы, а вечером распихивали то, что получилось, по бумажным пакетам и несли на вечеринку Hot, где Джон Дасилва прокручивал записи перед млеющей от восторга публикой.
В начале 1988-го Симпсон ушел из группы (вместо него к 808 State присоединился дуэт Spinmasters — Энди Баркер и Даррен Партингтон) и стал записывать музыку под именем A Guy Called Gerald [112]. Его дебютный альбом «Voodoo Ray» [113] был и в самом деле настоящим вуду — электронным колдовством, лишенными телесной оболочки заклинаниями, исполняемыми высоким голосом и сопровождаемыми цифровыми говорящими ударными. Через год эту запись будут крутить во всех клубах страны, а пока это был бережно охраняемый всеми местный секрет. «Pacific State» 808 State должен был стать посвящением техномастерам Детройта, но получился очень странный трек о искореженной саксофонной кодой в стиле "машинного джаза". «Pacific State» имел невероятный успех. «Мы как будто написали национальный гимн, — говорит Мэсси. — Понимаю, что это звучит слишком самоуверенно, но дело было не в самоуверенности, просто мы чувствовали себя так, как будто эта мелодия принадлежит всей культуре, что это нечто такое, на чем построено новое мироощущение целого сообщества людей». «Voodoo Ray» и «Pacific State» были всего лишь простым набором музыкальных звуков, но эти звуки всеобщей волей трансформировались в мольбу о свободе, в алхимические заклинания, способные открыть новые возможности сознания. «Было чрезвычайно важно то, что люди обрели новую силу, — говорит Мэсси. — Они могли собираться в группы и творить. Это было очень странное ощущение, впервые за много лет мы почувствовали, что не одиноки и нужны друг другу. Мы могли сами определять ход культуры, раздвигать ее границы. Нам практически ничего не нужно было придумывать, потому что все это было вокруг нас — в воздухе скопилось такое количество энергии, что нашим идеям не было конца и никто не сомневался в ценности того, что делает. Казалось, кто-то говорил нам: "Ты сможешь это сделать, сможешь сделать все, что пожелаешь". Мне невероятно повезло, что я оказался здесь в то время, потому что музыка — это очень личная вещь, а то, что происходило с нами тогда, воспринималось как нечто всеобщее».
Дело уже не ограничивалось только Манчестером — хаус вырвался за пределы столичного района и достиг отдаленных фабричных городков и деревень Ланкашира. В Блэкберне, маленьком промышленном городке с населением, едва превышающим 100 000 жителей, в прошлом крупнейшем в мире хлопкопрядильном центре, теперь специализирующемся на машиностроении, сосредоточились все главные события лета 1989 года. Промышленность Блэкберна, как и большинства других северных городов, давно пришла в упадок, и город был буквально усеян заброшенными складскими помещениями. К тому же в Блэкберн было легко добираться из Манчестера, Болтона, Рочдейла, Блэкпула, Ливерпуля и Престона, а также от него было рукой подать до западного Йоркшира. Полиция Большого Манчестера во главе с религиозным фанатиком Джеймсом Эндертоном — человеком, как-то заявившим, что у него есть прямая телефонная связь с Богом, — преследовала всех, кто пытался устроить нелегальный рейв в границах города, и вечеринки, устраиваемые в Блэкберне, по степени религиозного фанатизма ничуть не уступали начальнику полиции.
«Бил барабанный ритм, и люди настраивались на его волну, это было что-то первобытное. Все были охвачены эйфорией, истинным ощущением счастья. Да-а-а! Улыбки размером с туннель под Мерси! Когда танцуешь, внутри тебя что-то происходит, ты переносишься в другое измерение, ты все видишь по-новому. А если делать это вместе со всеми, то общая энергия и сила просто отрывает тебя от земли. Закон танца был сильнее, чем все другие законы. Экстази и галлюциногены открывали людям доступ к новым уровням сознания, которые в нормальном состоянии бывают закрыты, и мы даже не догадываемся об их существовании. Люди получили не только новую жизнь, но и новое сознание. Было бы нечестно сказать просто: "Мы все были на наркотиках, это было безумие, мы хорошо проводили время, это было модно", потому что все это было не так».
У Томми Смита было много свободного времени на то, чтобы как следует обдумать события 1989 и 1990 годов: сначала он сидел за решеткой по двадцать три часа в сутки и готовился к двенадцати годам заключения, потом путешествовал по Индии, потом девять месяцев жил в лесу, принимая участие в экологическом протесте против строительства трассы М65 в 1995 году. Сегодня он считает, что эйсид-хаус был неумолимой силой, что восстание молодежи было неизбежно, что рано или поздно люди должны были взбунтоваться и потребовать больших удовольствий, чем те жалкие возможности проведения досуга, которыми им приходилось довольствоваться до сих пор.
В 1988 году Смит, чей шотландский акцент со временем приобрел оттенки новомодного кельтского мистицизма, вернулся в Блэкберн из театральных гастролей по Европе. В первый же вечер он отправился на кислотную вечеринку, а уже через несколько месяцев устраивал такие вечеринки сам. За пределами Лондона владельцы клубов были обязаны закрывать свои заведения не позже двух часов ночи. Но это было слишком рано: к двум часам вечеринка только достигала пика веселья, и вдруг загорался яркий свет, отключалась музыка, танцующих резким толчком сбрасывало с небес на землю, в мир, где все подчинено правилам и распорядку. Ну нет, подумал Смит. Танцы должны продолжаться. Вместе со своим напарником Тони Крефтом Смит начал с малого — с вечеринок в крошечных клубах, магазинах, заводских помещениях, а потом перебрался в клуб Sett End на Шедсворт-роуд в Блэкберне. Sett End стал операционной базой: после того как клуб закрывался, сотни людей толпились на улице у входа и ждали, пока устроители со своими мобильными телефонами поведут колонну машин в какой-нибудь из близлежащих промышленных районов.
Это были далеко не самые впечатляющие рейвы: Смит и Крефт предпочитали просто взломать склад, арендовать недорогую аппаратуру и наплевать на ненужные излишества. Билеты стоили всего два-три фунта, и у вечеринок даже не было названий. В отли- чие от Sunrise и южных промоутеров, рассказывает Смит, финансовая прибыль стояла для них далеко не на самом первом месте: главное было открыть местной молодежи из рабочих семей доступ к удовольствию. Оказавшись внутри, они запирали за собой двери склада, перекрывая вход полиции. Но даже если полицейским удавалось ворваться внутрь, они не могли захватить аппаратуру, поскольку Смит и Крефт разработали хитроумную схему сбора техники, благодаря которой, даже если блюстителям закона удавалось захватить громкоговоритель, все остальное оборудование можно было в одну секунду разобрать на мелкие детали и вынести из здания под куртками.
С источниками энергии было сложнее: их трудно было спрятать и они слишком дорого стоили, чтобы с легкостью пережить их потерю. Но команда помощников Смита была бесстрашна: однажды они взяли напрокат машину, въехали на ней в витрину магазина и укатили с генератором в багажнике. А в другой раз они стащили электрический кабель, использующийся для питания временных светофоров, и провели его на склад — как когда-то в Нью-Йорке в 70-х годах устроители хип-хоп вечеринок подключали аудиосистему к фонарному столбу. Смиту и Креф-ту ничто не могло помешать. Однажды во время налета полицейские конфисковали диджейский ящик с пластинками и бросили его в свой фургон, но пока они выясняли отношения с рейверами, помощники Смита недолго думая взломали двери фургона, схватили ящик с дисками и бегом вернулись обратно на склад.
За несколько месяцев слава о вечеринках Смита и Крефта пронеслась по всему северо-западу страны. В два часа ночи в центре Блэкберна было столько машин, сколько не бывало даже в субботу днем. Неудачники, прозевавшие организованную колонну машин, вынуждены были в поисках рейва полночи кружить по окраинам города. Далеко не все готовы подписаться сегодня под славным мифом о городе Блэкберне. Журналистка Мэнди Джеймс вспоминает одну вечеринку, устроенную посреди зимы, где было так холодно, что люди танцевали с прикрепленными к подошвам раздавленными банками из-под кока-колы, чтобы хоть немного защититься от минусовой температуры цементного пола. А когда включили свет, Мэнди охватила тоска и отвращение: невыносимая вонь на вечеринке объяснялась тем, что, оказывается, они танцевали на скотобойне.
