То, что нужный мне поворот я пропустил, стало понятно минут через двадцать, когда старые бревенчатые бараки сменились относительно новыми пятиэтажками.
Наверное, мне надо было сразу же развернуться и пойти назад, но, вот ведь, зараза, внимание внезапно привлёк шум строительства. Тарахтение трактора, удары сваебойной машины, громкий, приправленный «профессиональной» спецификой матерок. Метрах в ста впереди виднелся забор, перед ним панельная высотка, без благоустройства, видимо, еще не сданная в эксплуатацию. За забором торчали аж три башенных крана, у дальнего на крюке висела бадья. Помню, у нас так тоже иногда делали. Механики объясняли: это чтобы, типа, тросы держать в натяге перед очередной поверкой. На мой взгляд, фигня, но спорить или ругаться с ними желания не было.
На дороге возле забора стояли три чёрные «Волги» и одна то ли «Чайка», то ли представительский ЗИЛ.
Интересно. Объезд строек высоким начальством?
А кто у нас, кстати, в нынешние времена руководит этой областью?..
Ух, ты! Да как же я мог запамятовать?! Неужели… сам?..
Подойдя чуть поближе, я перешёл через улицу, обогнул штабели плит и взобрался на лежащую за ними кучу щебенки. Оттуда было неплохо видно, что происходит с другой стороны забора.
По стройплощадке разгуливала целая делегация в пыжиковых начальственных шапках. Впереди, в окружении нескольких «белых касок», вышагивал он… тот самый… второй из моего личного «расстрельного списка». Первый секретарь Свердловского обкома КПСС и будущий «первый президент Всея Руси» Борис Николаевич Ельцин. Собственной персоной. Не узнать его мог только полный склеротик…
Взгляд, словно бы сам собой, переместился на подвешенную на кране бадью.
«А ведь технику безопасности надо чтить, не так ли, Борис Николаевич?.. Вы же, насколько я помню, сами строитель…»
А ещё я вдруг вспомнил марку именно этого крана и его особенности в плане строповки и закрепления тросов. Примерно на середине башни в системе подъема имелся специальный блочок. В обесточенном состоянии он удерживал грузы обычной механикой. И если взять, например, какой-нибудь камень… да запулить им в кран… да точно попасть в стержневой стопор… да проделать это несколько раз… Крюк там, хоть и тяжёлый, но без стопора и без груза трос просто ослабнет, а если груз есть… то трос просто слетит с лебёдки…
Словом, надо просто дождаться, когда клиент сам придёт в нужное место, а дальше, как говорил Лёлик из «Бриллиантовой руки», дело техники…
В том, что я попаду в этот чёртов стопор, сомнений не возникало. Камней под ногами было полно, выбирай — не хочу. Единственное, что останавливало… Увы, но месяца полтора назад я уже дал зарок, что личным террором заниматься не буду. С точки зрения того же марксизма, террор ничего не даёт. На место одних негодяев придут другие, возможно, даже более худшие. Ломать надо всю систему, а не её представителей. Хотя… систему-то я как раз ломать не желал… Убивать — тоже… Пробовал уже. Ничего хорошего из этого не получилось…
Спустившись с «пригорка», я поднял воротник, сунул руки в карманы и медленно побрёл в сторону станции. На душе было муторно. Ведь способ, как можно дискредитировать всю эту шоблу перестроечников-демократов во главе с «Меченым», я так и не выдумал… А Ельцин… Да что Ельцин? Он — фигура вторичная. Не будь горбачёвских «реформ», никуда бы он выше секретаря обкома и не поднялся бы…
Лебедев возвратился из города без двух минут пять. Еле успел. Ведь уже в семнадцать ноль три наш вагон подцепили к маневровому локомотиву и повезли на формирование.
Поезд «Свердловск-Москва» отправлением 19:25 подали к платформе ровно без пяти семь. Нас поставили в голову, сразу за почтово-багажным. По расписанию прибытие в Москву предполагалось завтра, в 18:44. Нашу лабораторию пассажирское расписание касалось постольку-поскольку. Уже в столице её должны были отцепить от состава и отправить по Каланчевке на Рижскую. Вроде недалеко, а как говорили бывалые, сие удовольствие могло растянуться часов на пять, поэтому на «Подмосковной» я, вероятней всего, появлюсь уже после полуночи. Плохо, а куда деваться? Раз приписан к вагону, хочешь не хочешь, должен сопроводить его до конечного пункта.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
— Слушай, я там в буфете лимонад видел, — неожиданно вспомнил Сашка, глянув в окно на перрон.
— Где там? — лениво поинтересовался я.
— Да на вокзале. Путейцам его продают без стоимости бутылок, по удостоверениям.
— Так чего ж не купил-то?
— Так у меня же студенческий, в синей обложке. А у тебя бордовая.
Я усмехнулся. Быть кадровым, а не практикантом, иногда и вправду полезно.
— Ладно. Сейчас схожу. Сколько тебе?
— Три… То есть, нет, четыре.
— Хорошо. Только смотри, чтобы без меня не уехали.
— Не бои́сь, не уедем! — засмеялся приятель…
Пробежка в буфет заняла десять минут. Сашка не обманул. Лимонад железнодорожным работникам, действительно, продавали «за вычетом стоимости бутылки». Почему так, не знаю. Возможно, чтобы пиво брали поменьше. Оно там было, наоборот, с наценкой не только на тару, но и на так называемое «ресторанное обслуживание».
Я взял восемь бутылок. На всякий случай и чтобы два раза не бегать. Без авоськи нести их оказалось непросто, но с этой задачей я справился. Четыре распихал по карманам, четыре в руках. Неудобно, конечно, но если купил, не бросать же…
Жаль, правда, выскочил из вагона, почти не одевшись, а мороз, по ощущениям, к вечеру только усилился. До буфета я добежал быстро — всё-таки налегке, а вот обратно…
Снег падал и падал, середину перрона никто не мёл, и пассажирам приходилось идти по краям платформы или самостоятельно протаптывать тропинки в сугробах. Те, у кого места были в первых вагонах, двигались вплотную к вокзалу, те, кому в хвост, шли ближе к поезду.
Мне надо было вперёд, но прыгать по снегу с бутылками, рискуя уронить ценный груз, совсем не хотелось. Поэтому волей-неволей пришлось идти вместе со всеми, вдоль длинной вокзальной стены, ёжась от холода.
Знакомый силуэт я уловил совершенно случайно. Просто повернул голову и…
Девушка шла в обратную сторону, рядом с вагонами. Дубленка чуть ниже колен, замшевые сапоги, вязаная серая шапочка, спортивная сумка через плечо. Раскачивающийся над платформой фонарь отбрасывал от девушки длинную тень, и мне казалось, что тень качается вместе с ним.
Она? Не она?
Чтобы узнать, надо перебежать на другую сторону, по сугробу, или хотя бы окликнуть…
В спину мне ткнули чем-то тяжёлым и твёрдым. Наверное, чемоданом.
— Что встал? Не задерживай…
Едва не упав, я тихо ругнулся и, ничего больше не говоря и не оборачиваясь, двинулся дальше.
Нет. Это была не она… Скорее всего…
Поезд отправился строго по расписанию. Вагоны качнулись, перрон поехал назад.
— Чего там по радио?
Сашка поднялся со своей полки и повернул ручку трансляции…
Роняя свет печальный
И тень твою качая,
Фонарь глядит из темноты.
От снега город белый,
И никому нет дела,
Что от меня уходишь ты…[3]
— Фигня! — сказал, словно припечатал, приятель.
— Подожди, — остановил я его, уже собиравшегося повернуть ручку назад.
Лебедев удивился, но спорить не стал.
За окном проплывали столбы, я слушал льющуюся из динамиков музыку, смотрел, как идут по платформе люди, как на перрон выезжает, наконец, трактор со щёткой, как вьюга метёт по сугробам и кружит падающие с неба снежинки…
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
А вьюга, как нарочно,
Кружится, как нарочно,
Следы всё больше
Занося, занося.
Тебя окликнуть можно,
Ещё окликнуть можно,
Но возвратить уже нельзя…
* * *
