– Сэр Леопольд, – объяснил мистер Муллинер, – коллекционировал марки.
Светлый Эль сообщил, что был всегда уверен, что филателист – это человек, который добр к животным.
– Нет, – сказал мистер Муллинер, – филателист – это коллекционер марок. Хотя, насколько мне известно, многие филателисты, кроме того, еще и добры к животным. Сэр Леопольд Джеллеби предавался своему увлечению много лет. С тех пор как удалился от дел и прекратил учреждать компании в лондонском Сити. Его коллекция была знаменита.
– И Ансельм не хотел сказать ему про Мэртл, – сказал Крепкий Портер.
– Да. Как я уже упомянул, он боялся. И выбрал политику осмотрительности: затаился и надеялся на лучшее. И в одно солнечное летнее утро словно бы наступила счастливая развязка. Мэртл, заглянув к нему в дом священника в час завтрака, увидела, что Ансельм пляшет вокруг стола, сжимая в одной руке надкушенный ломтик жареного хлеба, а в другой – письмо, и узнала от него, что, согласно завещанию его крестного отца, недавно усопшего мистера Дж. Г. Бинстока, он нежданно получил наследство – а именно пухлый альбом марок, который в данную минуту возлежал на столе возле вазочки с мармеладом.
При этом сообщении лицо девушки просветлело (продолжал мистер Муллинер). Племянница филателиста, она знала, какие ценности могут хранить такие альбомы.
– Сколько он стоит? – нетерпеливо спросила она.
– Меня поставили в известность, что он застрахован на пять тысяч фунтов.
– О-го-го!
– Огогее не бывает, – согласился Ансельм.
– Ньям-ньям! – сказала Мэртл.
– Именно так, – согласился Ансельм.
– Береги его хорошенько. Не оставляй без присмотра. Мы же не хотим, чтобы его слямзили.
Страдание омрачило одухотворенное лицо Ансельма.
– Ты же не думаешь, что наш священник унизится до подобного?
– Собственно говоря, – сказала Мэртл, – я думала о Джо Бимише.
Она имела в виду одну из овечек в маленькой пастве своего возлюбленного, в свое время преуспевавшего громилу. Узрев свет после примерно шестнадцатой отсидки, он оставил свое жизненное призвание и теперь выращивал овощи, а также пел в церковном хоре.
– Старикан Джо предположительно раскаялся и покончил с прошлым, но, если хочешь знать мое мнение, пальца в рот ему класть никак не следует. Если он прослышит про коллекцию марок в пять тысяч фунтов…
– Любимая, по-моему, ты несправедлива к нашему достойнейшему Джо. Однако я приму меры предосторожности. Уберу альбом в ящик письменного стола в кабинете священника. Ящик этот снабжен надежным замком. Но перед этим я думаю показать его твоему дяде. Возможно, он пожелает приобрести коллекцию.
– Это мысль! – согласилась Мэртл. – Вытяни из него побольше.
– Разумеется, я приложу к этому все усилия, – заверил ее Ансельм.
И, нежно поцеловав Мэртл, он отправился заниматься приходскими делами.
К сэру Леопольду он зашел уже под вечер, и добросердечный помещик, узнав о причине его прихода и убедившись, что у него нет намерения выцарапать пожертвование в фонд церковного органа, утратил настороженность, которая было появилась на его лице, когда доложили об Ансельме, и поздоровался с ним весьма тепло.
– Марки? – сказал он. – Да, я всегда готов пополнить мою коллекцию при условии, что мне предложат что-то стоящее и по разумной цене. Сколько вы намерены запросить за ваши марки, дорогой Муллинер?
Ансельм ответил, что, по его мнению, тысяч пять будет в самый раз, и сэр Леопольд содрогнулся от бушприта до кормы, будто кот, получивший обломком кирпича по ребрам. На протяжении всей его жизни легчайший намек на то, что ему придется распрощаться с крупной суммой, ввергал его в шок.
– А? – сказал он, а потом словно бы взял себя в руки с невероятным усилием. – Что же, дайте взглянуть на них.
Через десять минут он закрыл альбом и устремил на Ансельма сострадательный взгляд.
– Боюсь, мой мальчик, – сказал он, – вам следует скрепить сердце.
Ансельм преисполнился самых скверных предчувствий.
– Неужели они не представляют никакой ценности?
Сэр Леопольд сложил кончики пальцев и откинулся в кресле с той величавостью, с какой в былые дни он произносил речи на собраниях акционеров.
– Термин «ценность», мой милый, относителен. Для некоторых людей пять фунтов – очень приличная сумма.
– Пять фунтов!
– Именно столько я готов предложить. Но так как вы мой личный друг, то не сказать ли нам десять?
– Но они же застрахованы на пять тысяч фунтов!
Сэр Леопольд покачал головой с легкой улыбкой:
– Мой милый Муллинер, знай вы о тщеславии тех, кто коллекционирует марки, столько, сколько знаю я, вы не стали бы делать из этого никаких выводов. Я уже сказал, что не прочь заплатить вам десять фунтов за весь альбом. Подумайте и дайте мне знать.
Ансельм вышел из комнаты на свинцовых ногах. Его надежды разлетелись вдребезги. Он уподобился человеку, который тщился сорвать с неба радугу, а она вдруг извернулась и тяпнула его за ногу.
– Ну? – спросила Мэртл, которая дожидалась в коридоре результатов экспертизы.
Ансельм сообщил ей грустную новость. Она удивилась:
– Но ты же сказал мне, что альбом застрахован на…
Ансельм вздохнул:
– Твой дядя как будто не придал этому ни малейшего значения. Видимо, коллекционеры марок имеют привычку застраховывать свои коллекции на фантастические суммы из духа тщеславия. Я намерен, – сказал Ансельм мрачно, – в ближайшее время прочесть проповедь о тщеславии со всей возможной убедительностью.
Наступило молчание.
– Ну что же, – сказал затем Ансельм. – Подобное, надо полагать, ниспосылается нам как испытание. Принимая такие удары со смирением и раскаянием…
– Смирение и раскаяние – три «ха-ха»! – воскликнула Мэртл, которая, подобно столь многим современным девушкам, не стеснялась в выражениях. – Мы должны что-нибудь придумать.
– Но что? Не отрицаю, – сказал Ансельм, – что потрясение было тяжким, и с глубоким сожалением сознаюсь, что был момент, когда я испытал великий соблазн воспользоваться парой-другой выражений, которые я когда-то услышал в моей оксфордской восьмерке из уст тренера, обращавшегося к номеру пятому, когда тот, загребая, упорно выпячивал свою брюшную полость. Это было бы очень дурно, но, бесспорно, облегчило бы мои…
– Знаю, – вскричала Мэртл, – Джо Бимиш!
Ансельм уставился на нее с недоумением:
– Бимиш? Не понимаю, о чем ты, любимая.
– Пошевели мозгами, милый, пошевели мозгами. Помнишь, что я тебе говорила? Нам надо только дать понять старичку Джо, где лежат эти марки, а дальше он сам все сделает. И тогда мы сможем получить наши пять тысчонок от страховой компании.
– Мэртл!
– Деньги без всякого труда! – продолжала прелестная энтузиастка. – Сами просятся в карман! Немедленно отправляйся навестить Джо.
– Мэртл! Молю тебя, остановись! Ты терзаешь меня невыразимо!
Она недоверчиво посмотрела на него:
– Ты что, не сделаешь этого?
– Я даже помыслить не могу о подобном образе действий.
– Ты не спустишь старичка Джо со сворки, не дашь ему возможности устроить все тип-топ?
– Разумеется, нет. Категорически нет. Тысячу раз нет.
– Но что тут плохого?
– Весь проект этически неприемлем.
Наступила пауза. Секунду казалось, что девушка изольет свое огорчение гневными словами. Ее брови нахмурились, и она сердито пнула жука, мирно проползавшего мимо. Затем как будто справилась со своими чувствами. Ее лицо прояснилось, и она ласково улыбнулась Ансельму, как мать заупрямившемуся ребенку:
– Ну хорошо. Как скажешь. И куда ты теперь?
– У меня в шесть Собрание Матерей.
– А мне надо разнести несколько пинт бульона достойным беднякам. Удивительно, как они поглощают бульон. Будто губки.
Они дошли вместе до деревенского клуба. Ансельм свернул в него на Собрание Матерей, а Мэртл, едва он скрылся за дверью, переменила направление и поспешила в уютный коттедж Джо Бимиша. Доносившиеся изнутри воркующие звуки псалма извещали, что хозяин у себя, и через увитое жимолостью крыльцо она проследовала в дом.
– Эй, Джо, хрыч ты старый, – сказала она. – Как делишки?
Джо Бимиш вязал носок в крохотной комнате, которая в равных долях благоухала мышами, экс-громилами и махоркой, и сердце Мэртл, когда ее взгляд упал на рубленые черты его лица, взыграло в груди наподобие сердца поэта Вордсворта, когда тот узрел в небе радугу. Перемена жизни никак не сказалась на внешности былого взломщика. Она по-прежнему наводила на мысль о типах, за которыми то и дело охотится полиция. И, глядя на Джо Бимиша, Мэртл твердо уверовала, что попала в самую точку, предположив, что за этой преступной рожей все еще таится частица ветхого Адама.
В течение нескольких минут разговор шел на нейтральные темы: погода, носок, мыши под полом. Только когда он коснулся украшения церкви к Празднику урожая и Мэртл узнала, что ее гостеприимный хозяин сможет уделить от своих щедрот два капустных кочана и тыкву, она узрела возможность коснуться более животрепещущего вопроса.
