Но Клемента, вопреки собственным ожиданиям, беспамятливость бывшего Исянь-Ши не обидела и не разозлила. На душе стало до холода пусто — и только. А пустоту медленно заполняло безразличие.
Прежде Клемент душевной мертвенности радовался, она казалась спасением, а теперь испугала.
«Но ведь должен я чувствовать хоть что-нибудь! — подумал Клемент. И тут же добавил с тоской и обречённостью: — А зачем тут чувства? Они ничего не вернут и ничего не изменят».
— Предвозвестник, — хнычуще взывал губернатор, — Малугир ещё дитя. Он пока неразумен, и потому всё решает сердцем. А значит и судить его поступки надо как ребячество. Господин мой предвозвестник, ведь Малгуир — последний из Шанверигов. У меня уже никогда не будет других наследников, даже побочных. Род Шанверигов прервётся!
От губернаторского скулежа стало скучно. Клемент отвернулся, посмотрел в окно. В Плимейре опять идёт дождь. На площади перед зданием горпрокуратуры широкие лужи, дворники метлами сгоняют их в прикрытые ажурными решётками канавы.
Счастливая земля, у них столько воды, что она даже с неба падает.
До лицея Клемент жил в срединных областях Сероземельного материка, в Канрайской степи. Летом — одуряющая жара и сушь, зимой — пронзительный холод и всё та же убийственная сухота. Даже в городах, где множество каналов и фонтанов, сухой воздух раздирает горло и лёгкие. Дождь для любого канрайца навечно остаётся божественным даром и благословением.
Даже на сыром и промозглом Круглом материке.
…У ног Клемента по-прежнему скулил Ланмаур.
— Иди, — велел ему Клемент, небрежным движением кисти показал на дверь комнаты для очных ставок. — Жди.
Пятясь и кланяясь, губернатор выполз из следственного кабинета. Клемент подошёл к столу, нажал кнопку селектора.
— Следующего!
В кабинет вошёл Малугир Шанвериг. Склонился перед посланцем императора, переждал предписанные Высоким этикетом десять секунд и выпрямился на полупоклон.
— Так вы утверждаете, — сказал ему Клемент, — что приказ искалечить Авдея Северцева теньмам своего деда отдали вы?
— Да. — Голос у Малгуира бесцветный, измученный до смертной усталости.
Клемент подошёл к нему поближе.
— Теньмы выполняют приказы только своего владыки. Как вы заставили их подчиниться?
— Я убедил первого и седьмого теньмов, что это будет на пользу их Исянь-Ши.
— Допустим, — сказал Клемент. — А зачем вам понадобилось калечить Северцева?
— Зависть. Соперничество. Боязнь поражения. При Северцеве мне ни за что бы не получить гран-при. И тем более не получить место при дворе.
— Однако жюри всё равно присудило гран-при Северцеву. И место при дворе вам теперь не светит.
Малугир полностью выпрямил спину, сложил руки на коленях.
— Значит, не получилось.
— А как вы объясните свой публичный отказ участвовать в конкурсе? И то, что навещали Северцева в госпитале?
— Хотел отвести от себя подозрения.
Клемент смотрел на него озадаченно.
— Вы понимаете, дээрн Шанвериг, что вам грозит как минимум год каторги? Подчёркиваю — минимум. И вряд ли после плантационных работ ваши руки смогут играть на скрипке.
— Я и без того никогда больше к ней не прикоснусь!
— Почему?
Малгуир не ответил, лишь склонился в чельном поклоне.
— Для вас так важен этот плебей? — спросил Клемент.
Малгуир выпрямился.
— Для меня важна моя честь. А её больше нет.
Клемент нахмурился и сказал строго:
— Всё, что произошло с Северцевым, правильно и справедливо. Презренный грязнокровка, плебей ничтожного звания дерзнул желать недозволенного, преступно посягнул на то, что предназначено лишь людям высокого рождения. Он получил по заслугам. Черни место в грязи, а не на сцене императорского конкурса. Сам факт появления Северцева на «Хрустальной арфе» оскорбляет и подрывает устои империи.
Губы Малугира тронула горькая усмешка. Клемент поёжился — горечь была столь велика, что коснулась и его.
— Я думал, — сказал Малугир, — что на конкурсах оценивается наше мастерство. Наш талант. Та наша истинная суть, которая позволяет каждому из нас сказать: «Я есть, потому что своими делами я приношу пользу миру».
— Что за вздор? — недовольно сказал Клемент. — Я не понимаю этой чуши.
— Я всё объясню вам, предвозвестник. Если позволите.
Клемент кивнул. Малугир немного помолчал, подбирая слова, и начал объяснять:
— По-настоящему быть, а не существовать, мы можем только в свершениях. Только они делают нас людьми. Но, оказывается, на конкурсах должно оцениваться лишь происхождение. Порода. Никому не интересны наши дела, а значит — и наши души. Важна только кровь. Как будто мы племенной скот, а не люди! — Малугир посмотрел на Клемента. Тот опустил глаза, взгляд молодого Шанверига пугал до дрожи. — Вы лишаете нас права на свершения, предвозвестник. Всё, что нам позволено, — это жрать, спать и размножаться. В точности как скоту. И всем станет безразлично живы мы или умерли, потому что жизнь наша станет пустой и напрасной до бессмыслицы, а мы — живыми трупами.
Слова Шанверига-младшего царапнули болью. Клемент ответил с угрозой:
— Это бунтовщицкие речи. Так недолго и до расстрела договориться.
Юный дээрн рассмеялся невесело:
— Предвозвестник, происхождение становится драгоценным лишь для тех, у кого за душой больше ничего нет. Одни тщеславятся чистотой дворянской крови, другие — плебейской. Третьи на первое место выдвигают расу. Четвёртые — религию. Ненавидят иноверцев, презирают инокровок, а себя считают превыше всех. Но на самом деле они пусты, никчёмны и грязны как мусор.
— А себя вы таким не считаете?
— Нет, предвозвестник. Со мной всё иначе. Было иначе… — Малугир опустил голову, сцепил пальцы так, что побледнели костяшки. Вздохнул судорожно и продолжил: — У меня была скрипка. Для любого и каждого я в первую очередь был скрипачом и лишь затем дээрном, берканом, лаоранином… Я мог дарить миру музыку, и потому был людем для всех — и для дворян и для простородцев, и для бенолийцев и для иностранцев. Для всех иалуметцев, какой бы расы, веры и подданства они бы ни были. То же самое мог сказать о себе и Авдей. Я был хорошим скрипачом, он — прекрасным вайлитчиком. А теперь нас обоих нет, потому что нет нашего мастерства. Мы стали никем и ничем. Пустотой.
Клемент отвернулся. Слова Малугира во многом оказались созвучны тому, что Клемент думал о себе. Всегда и везде он был в первую очередь теньмом. В сравнении с этим всё остальное становилось ничего не значащим пустяком. Клемент тоже мог сказать о себе «Я есть». Он тоже был мастером.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
