и идеологическими противниками. Этот букет и богатое генетическое наследие от моих родителей, легли в основу моего формирования как человека. Я далеко не идеал: делал и делаю ошибки, но, к счастью, большинство из них исправимые.
Возвращаюсь к моему детству. Когда мне исполнилось пять лет, меня и моего младшего брата Моню определили в детский сад. Проблемы начались практически сразу. Конфликты с воспитателями и даже с руководством у меня начались на почве соблюдения регламента, предусматривающего обязательный дневной сон. Днём на полу большой веранды расстилались маленькие матрасики и все ложились. По команде воспитательницы «Спать!» дети должны были из состояния бодрствования перейти в состояния сна. Большинство детей, которые устали от дневной «тяжёлой работы», засыпали почти мгновенно, в том числе и мой братик. Остальные некоторое время спустя. Один я продолжал бодрствовать, крутиться, вертеться и даже садиться. Заснуть и спать днём я категорически не мог. Эта особенность моего организма сохранилась на всю мою жизнь. Возможно, это следствие тех событий, о которых написал раньше. Можете представить реакцию воспитательницы. Однако никакие угрозы на меня не действовали. Угрозы произносились шёпотом, но иногда они переходили в крик. Некоторые дети просыпались и начинали хныкать. Так происходило довольно часто. И, наконец, убедившись, что со мной воспитательницы ничего поделать не могут, они оставили меня в покое. Единственное, в чём я им уступил – это обещание всё делать тихо в течение всего «тихого часа». Второй причиной конфликтов была еда. Дело в том, что я и мой брат приучены есть скромно в соответствии со своеобразным расписанием: обедали мы всей семьёй поздно вечером, когда папа приходил с работы. Обычно это происходило между семью и девятью часами вечера. Причём вначале мы кушали отварную курицу или жаркое, или кисло сладкое мясо, или плов. Иногда мама делала пельмени или котлеты. На второе (т. е. обычное первое) мы кушали куриный бульон с самодельной лапшой или борщ. Крайне редко, в очень жаркую погоду, мама готовила холодный иранский суп, напоминающий окрошку. Вместо кваса мама подавала нечто, напоминающее кефир. Холодильников в помине не было, а вечером температура воздуха редко опускалась ниже 35–37 градусов, так что «холодный суп»-понятие относительное. В качестве закуски мы получали небольшие кусочки селёдки и овощи. Что касается завтрака, то мама нас с братом кормила в основном сладкой манной или рисовой кашей на молоке, и довольно редко творогом, купленным на рынке, местное название которого-«кислое молоко». Оно действительно было кислое и без обильной порции сахара кушать его было невозможно. Изредка мы получали на завтрак варёное в мешочек яичко. Зато мы с удовольствием ели домашнее печенье и сосали доступное монпасье. Между завтраком и обедом мы перекусывали тем, что было дома, например, помидор или яблоко с лепёшкой. Разных деликатесов: икра чёрная, красная, копчёные колбасы, сыры, пирожные, печенье, конфеты (кроме соевых батончиков-заменителя шоколада) на нашем столе отродясь не было. Традиционные же блюда были доступны до наступления голода, который пришёл к нам в начале тридцатых годов прошлого столетия.
Теперь, мне кажется, читатель поймёт, что принятый в нашей семье пищевой уклад абсолютно не совпадал с детсадовским расписанием приёма пищи и меню. На этой почве возникали различные конфликты и жалобы родителям. Наконец, и здесь был найден компромисс. В детском саду мы пробыли около года. Когда мне исполнилось шесть лет я пошёл в подготовительный класс. Началась новая эра в моей жизни: познание неведомого, путём обретения способности читать и писать. От присущей мне неусидчивости не осталось и следа. Я старался изо всех сил и в короткий срок смог уже бегло читать и писать короткие предложения. В семь лет я пошёл учиться в начальную четырёхлетнюю школу, расположенную в пяти минутах ходьбы от нашего дома. Школа представляла собой высокое кирпичное одноэтажное здание европейской архитектуры с большими окнами. В школу провожала меня мама с традиционным букетом цветов. Затем нас, первоклассников, ввели в класс, где нам предстояло провести четыре года. Это была большая комната с четырьмя рядами маленьких парт. Каждый ряд состоял из 4–5 парт. За каждой партой сидело два ученика. Площадь класса позволяла при необходимости установить в каждом ряду ещё несколько парт. Меня посадили в первом ряду у окна на одну их последних парт. Мой двоюродный брат Сэм сидел также ближе к концу ряда, но в четвёртом ряду. Такое географическое расположение для меня имело два преимущества–лучшая освещённость и возможность кратковременно на несколько секунд взглянуть на улицу. Для этого нужно было подпрыгнуть, схватиться руками за подоконник и подтянуться до оконного проёма. Этими преимуществами Сэм не обладал, но зато его парта располагалась ближе к входной двери. Это неоспоримое преимущество оказалось крайне важным при осуществлении некой тактической операции. Но об этом позже.
Директором школы был местный Макаренко – Михаил Тимофеевич Шевченко. Добрейший человек, самозабвенно любил детей и они отвечали ему тем же. Благодаря ему учебный процесс и дисциплина в школе были на высоком уровне. Возвращаясь к преимуществам расположения парт, хочу заметить, что среди предметов, подлежащих обучению, было изучение узбекского языка. Этот предмет вёл замечательный педагог по фамилии Назаров (имя и отчество не помню). Основной областью его деятельностью была адвокатура. Он был культурным человеком и очень доходчиво обучал нас узбекскому языку. Однако, его преподавание быстро закончилось. Вместо него нас стал учить его брат, также Назаров. Когда он вошёл первый раз в класс, мы увидели человека, представляющего полную противоположность старшему брату: круглое, как шар, лицо с маленькими косящимися глазками, без каких-либо эмоций, напоминающее лицо плута из насреддиновской эпопеи. Он вяло сел за стол преподавателя, забыв с нами поздороваться и начал бубнить себе под нос. Разумеется, никто ничего не понял. Взамен былой тишины в классе начался лёгкий шум. Каждый стал заниматься своими интересами, общаться с соседом и т. д. Именно это обстоятельство послужило основой для выработки тактического плана, автором которого был мой двоюродный брат Сэм. Он заключался в следующем: вскоре после начала урока, Сэм опускался с парты на четвереньки и полз в сторону дверей. Упираясь головой в дверь, он открывал её, выползал в коридор и был таков. Поскольку занятия шли во всех классах, как правило, в коридоре никого не было, разве что уборщица. Мне было сложней, поскольку я сидел в ряду, где стоял стол учителя, и мне приходилось выполнять процедуру покидания класса несколькими маршами, когда учитель поворачивался к доске или начинал дремать. До определённого момента всё проходило успешно. Но однажды произошёл сбой описанного тактического маневра. Как всегда, первым покидал класс
