рукой: садись мол. — Спрашивай, давай, грамотей.
— Степаныч, без обид, но мне кажется, что у тебя личное, — сказал и замер, прапор не Рогожин, копать за язык не заставит, но может обидеться. А никому из нас это не надо. Не просто же так, у него позывной — Дед. А мы же любящие внуки... Он нас и лечит и зашивает, когда надо. Пьеро вон учит, травки там, заговоры. Пепел тут умудрился, на тренировке руку раскровить, так Петька пошептал над раной и всё — через минуту кровь уже не бежала. Степаныч по возвращении только мазью помазал и пластырем прижал. К сожалению больше способных к этому делу не оказалось... Бездари, как выразился Дед.
Дед? А ведь ему навскидку лет сорок пять не больше. Однако ж, как-то так вышло, что по-другому его никто, никогда не воспринимал...
— Да уж... личное... по-другому не скажешь, — Степаныч покачал головой и грустно так усмехнувшись, продолжил: — Ладно уж, расскажу. Вижу же, что от нетерпения ёрзаете. Да и мне, наверное, выговориться не помешает, хотя, вроде, отболело уже...
Пригладил усы, достал сигарету и начал:
— Было это, хлопчики, лет двенадцать назад, Бориска тогда правил. И приехал в наш полк молодой попик — лет двадцать пять ему было, может чуть больше. Я так думаю, тут без политики не обошлось. Ну да это — не суть важно! Глаза горят, в душе огонь веры! Ну да оно и понятно: только такой и поедет туда, где стреляют. Кто поумней-то на месте сидят, а таких вот отправляют — подвиг во имя веры совершать.
Ух, как он проповеди читал, не знай я, какие они эти попы бывают, точно бы в веру обратился. А так ничего, только грустно стало! Ведь парень то, от чистого сердца старается, а его как бычка неразумного... Фанатик, одним словом!
И тут меня как будто кольнуло. Федька! Младший брат, дружка моего армейского, сколько лет минуло, вот и не признал сразу. И тут так тоскливо стало, ведь какой парень был: мечтал офицером стать. А что вышло? Фанатик! Эхе-хех...
Тут Степаныч горестно покрутил головой, затянулся пару раз и, сплюнув, продолжил:
— В общем, ушёл я... А к вечеру, пошёл к нему — поговорить, узнать... Как же так-то? Федька меня сразу узнал, обрадовался:
— Юра, ты? Заходи, заходи, — и глаза светятся, как будто отца родного встретил.
— Здравствуй, Федя, — обнялись.
А он мне и говорит:
— Не Федя я больше, а...
— Стой! Я к брату друга пришёл, а не к попу!
— Что ж ты так, сын мой!
— Федя, я сейчас уйду!
— Нет, нет, Юра. Не уходи, прошу тебя.
Ох, хлопчики, дела то какие... Оказывается: стал Федька офицером-то! Стал. Даже повоевать успел не слабо. До старлея дослужился! А тут Сашку убили: моего друга, его брата. Капитаном был. Так же, как и Федька, и мы все — десантником. На последней гранате подорвался, чтоб в плен не попасть...
Степаныч, резким движением вытер слёзы, и, выбросив окурок, зло продолжил:
— А я даже не знал! Так плохо мне стало, как будто предал его... Ну, а Федька после этого ушёл из армии и отправился грехи замаливать, за себя и за брата! Какие грехи, хлопцы? Он же солдатом был, а не убивцем каким! И погиб, как герой...
В общем: собрался Федя блокпосты объехать, солдатиков навестить. Наш-то командир упёрся, не хотел пускать. Хороший он мужик, правильный — понимал, что не дело это... Вот только: Федька, упрямый оказался — убедил. Ну вот, а меня и ещё пару бойцов в сопровождение отправили. Я если честно: сам попросился, ну а командир, не отказал.
Говорит мне:
— Ты присмотри там за ним. Хороший мужик — жалко, если что случится.
В этот момент: Степаныч замер на некоторое время, вспоминая, и продолжил:
— Случилось, хлопчики, случилось... Приехали на блокпост. Все собрались послушать проповедь. Эх, хорошо, всё-таки Федька говорил — душевно... Вот только закончить ему не дали. Сук-ки!!! Выбрали же момент! Я бойцов с Федькой оставил, а сам автомат в зубы и помогать...
Степаныч уронив голову на грудь замолчал. Мы, с парнями, затаив дыхание, ждали. И вот наконец-то, словно очнувшись, наш Дед продолжил прерванное повествование:
— Сзади обошли, а там только Федька и мои парни... Серёгу сразу наповал. Молодой совсем, девятнадцать ещё не стукнуло — мальчишка. Федьку в живот пнули, он и упал, убивать почему-то не стали, а на Кирюху уже двое навалились. Даже выстрелить не успел, прижали к земле, и уже почти нож в живот воткнули. Но тут Федька подскочил и в руку вцепился, тянет на себя, не пускает. Шакал этот, нож из руки выпустил, второй подхватил и в бок ему. Потом оттолкнул, тот прям на Серегу и упал, а бандит Кирилла в живот...
Тут-то Федя и подхватил «калаш»... Вспомнил, что офицером был. Завалил этих двух. Тут-то мы и услыхали, что сзади творится, бросились на помощь. А там уже и гранаты в ход пошли...
А Федька лежит, рану на боку прижал и плачет. Я к нему:
— Феденька, держись скоро подмога придёт!
А он, смотрит на меня зелёными глазами и плачет. Думал от боли, ан нет:
— Прости меня, Юра!
— За что же, Феденька?
А он поворачивает голову к куче трупов и говорит:
— Отрока не сберёг... Долго я в себе старлея задавить пытался, а виш зря. Не сберёг, грех на мне.
— Так тебе же нельзя оружие в руки брать!!!
— Ну и пусть, умер бы офицером... Грех на мне!!!
А я и не знаю, что сказать, хлопцы! Взглядом только вокруг шарю, лишь бы в глаза ему не смотреть... Вдруг вижу, рука шевелится, под двумя трупами! Я туда. Кирюха, дурилка картонная — живой! Нож по обойме в разгрузке скользнул. Вот глубоко и не вошёл, он то мне и рассказал потом, что произошло... Я к Федьке:
— Жив, — кричу, — Кирюха жив!
А он так счастливо улыбнулся:
— Есть Бог на
