с мелочью. Когда Эдди попросил денег на подарок, я не могла ничего ему дать. Мальчик на меня обиделся, хуже — он проявил неуважение ко мне, но я не могу упрекнуть его».
Мама заплакала, вслед за ней чуть не заревел и я. Я был готов упасть перед ней на колени, умолять о прощении, но сдержался.
Отец полез в карман и вытащил бумажник.
«Если деньги — причина твоего раздражения, пожалуйста». Он вытащил несколько банкнот и бросил на стол возле гитары.
«Я повторяю, мне нужны не только деньги».
«Так что же ты жалуешься, будто у тебя нет денег?»
«Это разные вещи», — повысила голос мама.
«Опять за свое… — Лицо отца покраснело. — Сначала ты просила денег, ты их получила. Теперь что?»
Мама встала. Отец вытащил из бумажника еще несколько банкнот и бросил их на стол.
«Вот… Я думаю, здесь хватит, чтобы ты успокоилась на первое время».
Я наблюдал за сценой, притаившись за дверью, стараясь быть незамеченным.
«Повторяю, Бенигно, и вновь буду повторять, — голос мамы прерывался от сдерживаемых рыданий, — мне от тебя нужны не только деньги».
«Чего ты еще хочешь от меня? — перешел опять на крик отец. — Яйцо в бутылку пива?»
«Оставь жаргон лошадиных скачек, Бенигно, я не понимаю его!» — воскликнула мама, встав подле двери в мою комнату.
Я слышал ее взволнованное дыхание.
«Единственное, что мне нужно от тебя, — это ты сам. Я люблю тебя, Бенигно!»
Но отец, видимо, уже не слышал ее последних слов. Никогда в жизни я не забуду горечи, которая звучала в маминых словах.
Он открыл входную дверь и так хлопнул, что на кухне даже лампочка мигнула.
Я был ошарашен.
Мама вернулась в гостиную; сквозь сдавленные рыдания я слышал какие-то слова, сердце мое не выдержало, и я бросился к ней, сел возле нее, взял за руку. Она отпрянула от неожиданности. Я видел ее замешательство. Интуитивно она поняла, что я все видел, все слышал.
«Сынок, прости меня, — огорченно прошептала она. — Я виновата, очень виновата перед тобой».
«Ничего, мама, все пройдет, — успокаивал я ее, как взрослый, стараясь утешить. — Отец вернется».
«Надеюсь, сын, — ответила она и взглянула на брошенные отцом деньги. — Папа думает, что одни лишь деньги делают человека счастливым».
Но ведь и я думал точно так. Только после этой тяжкой сцены я вдруг прозрел, я словно оглянулся вокруг и увидел, что в мире существует многое, что куда дороже, чем деньги.
На столе лежало долларов двести — триста, но это не трогало маму. Я говорил уже, что мне казалось, будто мама ничего не смыслит в деньгах. Я смеялся над ее представлением, будто на Нью-Йоркской бирже торгуют скотом. Я был не прав.
«Мамуля, — сказал я нежно, — я всегда останусь с тобой. Я пойду работать, буду помогать тебе. Я постараюсь заработать столько, чтобы никогда не видеть тебя расстроенной, как сегодня».
Не знаю, почему пришли мне в голову эти слова, но я был так переполнен любовью к маме, что они вырвались сами собой. Может, я сказал не то, что нужно, но я действительно думал только о маме.
«Я боюсь, что ты берешь пример со своего отца, — мягко и спокойно ответила мама. Она уже взяла себя в руки. — Послушай, что я скажу. Рано или поздно ты поймешь, что о человеке нужно судить не по тому, сколько у него денег, а по тому, как он относится к деньгам».
Я молчал. Мне в голову вновь пришла мысль о женской интуиции. Очевидно, женщины — великие мудрецы. Мамины слова доходили до меня лучше, чем любой учебник, это была школа жизни.
Мама потянулась за гитарой.
«Иди в постель, сын, — сказала она, беря несколько аккордов, — я скоро тоже лягу».
«Ладно, мама», — ответил я. Я сходил на кухню и вновь выпил воды.
Мама услышала журчание воды и попросила тоже принести ей попить.
«Пересохло в горле, Эдди, не могу даже петь. — Она взяла стакан и улыбнулась. — Спасибо, сынок, теперь иди спать и забудь все, что случилось нынешней ночью».
«Хорошо, мама», — согласился я, но был уверен, что никогда не забуду эту ночь.
Мама потушила свет, дом погрузился в темноту, лишь на кухне горела пятисвечовая лампочка. Уже под одеялом я услышал, как мама запела свою любимую испанскую песню:
Que caera en feliz,
Sin encontrar su amor…
Под звуки этой мелодии я дал себе слово никогда не думать о деньгах, пока отец не вернется к нам. Мы станем снова счастливыми, а мама больше не будет петь в темноте свои грустные песни…
Стены моей комнаты вновь сдвинулись, снова стало душно и темно. Я слышал, как шуршат простыни на кровати У Эдди.
— Спокойной ночи, Крис, — сказал он после небольшой паузы.
— Спокойной ночи, — пожелал я Эдди и закутался в одеяло.
В ту ночь мне приснилась моя родная деревня Ремедиос. Была фиеста. Люди сошлись на площади послушать пение прекрасной женщины.
ГЛАВА 15
АДОБО ТЕТИ САЛЛИ
В отличие от жителей моего родного баррио Ремедиос, наслаждавшихся медленно текущими днями, американцы казались мне обезумевшими от стремления всячески сократить старое доброе Время.
Они создали гоночные автомобили, ввели обучение во сне, стали пить быстрорастворимый кофе, наслаждаться музыкой из магнитофона и готовить обед в скороварке.
Вместо классического приготовления риса, когда тот должен был, как в нашем баррио, часами кипеть на слабом огне, они вырастили особое зерно, стали сыпать его в кипяток и снимать всего через несколько минут — рис был готов.
Американцы даже стали обманывать само Время и ввели программу «экономии дневного времени», переводя нормальные часы по собственному усмотрению. Все это происходит с разрешения конгресса и президента. Сам конгресс, вместо того чтобы работать целый год, успевает переделать свои дела за несколько месяцев, а президент у них вообще никогда не спит.
Я помню, как учительница по истории миссис Джордж рассказывала про одного президента, тот утверждал, будто работает двадцать пять часов в сутки. Когда его спросили, как, мол, ему это удается, президент ответил: «Я всегда встаю на час раньше».
Я, конечно, написал о президенте своим в баррио Ремедиос и, по словам дяди Сиано, посеял в их доме невероятный раздор. Мама, услышав про незасыпающего президента, удивилась:
«Как это он может не спать?»
«Очень просто, — разъяснил дядя Сиано, — у него сварливая жена».
Тетя Клара, конечно, смекнула, что он имеет в виду отнюдь не американского президента, и кинула в него
