что заставило мирмидонца сжаться, почувствовать себя меньше и слабее.
Человек напротив был ниже, но что-то в его облике подсказывало, что он привык повелевать и мог заставить других слушаться. Более того, был очень, очень опасен… Неоптолем, несмотря на природную порывистость, следовал своему чутью и вовремя распознал угрозу. Так хищник признает более опытного и сильного соперника.
Пилад, уловив нерешительность мирмидонца и с ходу определив ее причину, снисходительно улыбнулся. Все еще не было сказано ни слова, однако Неоптолема словно окатили холодной водой.
Воспользовавшись заминкой, Дексий заявил, четко проговаривая каждое слово:
— Царевич Неоптолем, хочу напомнить, что Орест — старший сын великой Клитемнестры и брат нынешнего правителя Микен. Столкновение между вами может иметь для Фтии далеко идущие последствия.
Неоптолем едва боролся со злобой. Ему захотелось броситься на всех троих сразу… Рука гиганта необдуманно погладила рукоять ножа на поясе. Заметив это, Пилад резко бросил:
— Только попробуй обнажить оружие! Клянусь, мирмидонский трон в тот же миг лишится наследника. Старый Пелей уже потерял своего лучшего сына — будет печально, если останется и без… второго.
Это был жестокий, точно рассчитанный удар. Кровь отхлынула от лица Неоптолема. Но прежде чем он отреагировал, раздался сердитый низкий голос:
— Что здесь происходит?
Обернувшись, все увидели самого Идоменея. Критский царь раскраснелся от выпитого вина, но его глаза смотрели ясно, и этот взгляд не предвещал ничего хорошего. Рядом стояла его дочь. Гермиона решила не дожидаться, пока кто-то пострадает, и сразу направилась к правителю острова.
Идоменей явился в сопровождении пяти вооруженных стражников с копьями: это должно было сдержать даже самых несговорчивых мужчин. Орест и Дексий с облегчением выдохнули, Неоптолем быстро убрал руку с ножа. Могло показаться, что еще мгновение назад не затевалось никакой ссоры. Один Пилад, хоть и держался спокойно, все еще выглядел так, будто по-прежнему ожидал нападения.
— Драка в праздничную ночь? Какой позор, Неоптолем, — гнев Идоменея был направлен на одного мирмидонского царевича.
— Всего лишь небольшое разногласие, — тот поджал губы и бросил на Ореста полный отвращения взгляд. — Признаюсь, я немного перебрал. Но выслушивать оскорбления в свой адрес не намерен, поэтому и ввязался в ссору!
Дексий хмыкнул, а критский царь поднял бровь:
— Уж не хочешь ли ты сказать, что виноваты гости из Микен?.. Хорошо, сейчас мы это узнаем. Подойдите-ка, — Идоменей поманил стоящую в отдалении группу зрителей.
В основном это были критские парни и девушки, однако Орест заметил Акаста в их компании. Когда они приблизились, царь расспросил каждого об увиденном.
Все истории сходились в одном, и Идоменей то и дело бросал на Неоптолема тяжелые взгляды. Гигант был и пристыжен, и взбешен одновременно.
— Приглашая человека в свой дом, я жду, что он будет чтить установленные порядки, — заметил старый царь, заложив руки за спину.
— Что ж, я готов признать справедливость этих слов. Приношу свои извинения, Идоменей, — пробормотал Неоптолем.
Владыка острова кивнул:
— Я приму их. Но ты должен принести их не только мне, но и Оресту. Таковы правила приличий, которыми недопустимо пренебрегать.
— Этого не требуется, царь. — Орест выступил вперед. — Я ни в чем не обвиняю Неоптолема. И готов забыть, что сейчас между нами произошло.
Попытка примирения оказалась неудачной. Брат Ахилла гордо вскинул голову:
— Твоего прощения мне не нужно, микенец. Я буду вести себя сдержанно, пока мы оба пользуемся гостеприимством Крита… Но не жди, что я стану сохранять спокойствие всегда и везде!
Все замерли: столь грубые слова могли оказаться началом ссоры между маленькой Фтией и могучими Микенами. Неоптолем ступал на весьма опасную почву.
— Да что такое, во имя Гадеса, произошло между вами?! — Идоменей терял терпение.
Прежде чем ответить, Неоптолем искоса посмотрел на Гермиону. Ее взгляд был холодным и источал неприязнь. Ни разу с самых первых дней их дружбы она не глядела на него так… Обида вскипела в мирмидонце с новой силой, но теперь на то была другая причина.
Он обратился к царю:
— Мне придется быть откровенным до конца. Царь Идоменей, ты хранишь сокровище, которое значит для меня больше, чем все ценности мира. Сегодня, на празднике Аполлона, я собирался просить руки твоей дочери. Однако на виду у всего Крита ее внимания добивается дерзкий микенец — он появился здесь недавно, однако уже возомнил, что достоин лучшей из женщин этого острова! Меня, с юных лет преданного Гермионе, задевает это отвратительное зрелище. И сегодняшний мой поступок — это стремление уберечь царевну от посягательств чужака, которого она едва знает.
Сын Пелея запнулся, бросив злой взгляд на Ореста и его соратников. Идоменей не ожидал от неказистого гиганта подобных слов, и по виду владыки было заметно, что он глубоко удивлен. Неоптолем продолжил:
— Не гневайся, царь, ибо мной управляет любовь, а не холодный рассудок. И хотя теперь не самое подходящее время для подобных вопросов, я все же обращаюсь к тебе: одобришь ли ты союз между Критом и мирмидонцами?
Орест почувствовал, как у него перехватило дыхание. Он обернулся — не к царю, который вот-вот скажет свое слово, но к Гермионе. Что она сделает или скажет?.. Но на лице царевны не было злости или удивления — только глубокая печаль. Словно в полузабытьи, она теребила руками ткань дорогого праздничного наряда.
Поколебавшись, Идоменей ответил напряженному мирмидонцу неожиданно мягким голосом:
— Я слышу твои слова, Неоптолем. Но прежде чем говорить об этом со мной, тебе следовало спросить ту, чьей руки ты жаждешь. Гермиона — мой первый ребенок, отрада для усталого сердца старика. Я не стану принуждать ее к замужеству, которого она сама не пожелает. Даже если этот союз будет выгоден для Крита. Ты должен узнать ее ответ… и лишь тогда получишь мой.
Неоптолем повернулся к критской царевне.
Внимание всех собравшихся теперь было приковано к ней.
— Дочь моя, — нежно проговорил старый царь, — это решать одной тебе. Я прислушаюсь к твоему мнению.
— Гермиона, я могу и подождать согласия!.. Сколько потребуется! — горячо воскликнул мирмидонец, самолюбие которого явно пошатнулось.
Царевна какое-то время стояла, опустив взгляд. Все ждали, никто не смел нарушить наступившую тишину. Наконец девушка подняла голову — выражение лица критянки было грустным, но решительным. Она заговорила:
— Я всегда высоко ценила нашу дружбу, Неоптолем. Мне горько думать о том, как ранят тебя мои слова. Но ты не пожелал меня выслушать раньше… придется говорить это здесь, при свидетелях. Прости, мой друг.
Будто пораженный громом, Неоптолем был не в силах что-либо сказать. Девушка продолжала, глядя ему прямо в лицо:
— Ты не получишь моего согласия. Чувства, о которых ты говоришь, увы, не взаимны.
