- У тебя что болит? - подозрительно косясь на сына, спрашивает Варвара Филипповна.
- Ничего не болит.
- А почему тогда дома сидишь?
Гарька делает удивленное лицо и не без пафоса отвечает:
- Странный вопрос! Я занимаюсь. Экзамены ведь скоро.
- Ну вот что, - решительно пресекает эту речь Синюхина, - давай без фокусов! Чего натворил? Почему нос боишься на улицу высунуть? И не смей врать! Все равно узнаю, так уж лучше сам отвечай.
Гарька хорошо знает материнский нрав и нисколько не сомневается, что-что, а дознаться она дознается. И тогда будет правда хуже. Пошмыгав носом, суетливо порыскав глазами из угла в угол, он начинает: Игорь смылся с урока. Классная послала его найти. Он и нашел... - и так далее со всеми подробностями рассказывает Гарька.
Когда рассказ доходит до половины - до пол-литровой бутылки и красных чернил, - Гарька замечает, что мать слушает без одобрения, но с интересом. Это подбадривает, он подпускает слезу в голос:
- Не стал бы я его красить, сам виноват, по шее мне тогда врезал - я без памяти свалился. А за что? Ведь правду сказал...
- Какую еще правду? - строго спрашивает Варвара Филипповна.
- Ирку его прекрасную обозвал, чтобы не врал про нас...
- Про кого это?
- И про тебя, и про меня.
Как ни странно, но последние слова Синюхина пропускает мимо ушей, ее, должно быть, совершенно не интересует, что может говорить Игорь о ней, о ее сыне. Она спрашивает:
- А он знает, кто его покрасил?
- Догадывается. Но свидетелей нет...
- Учительнице он сказал? Может, Белле Борисовне?
- Кто его знает... мог и сказать, а мог и не сказать.
- Или дождик, или снег, или будет, или нет! Ничего ты не соображаешь. И чего он тебе по второму разу шею не накостылял? Знал бы, чья работа, ходить тебе битому... - И после довольно продолжительного молчания говорит: - Сходи-ка ты к Петелиным - за книжкой или еще за чем - и погляди, какой у тебя разговор с Игорем выйдет, что в доме у них, погляди... И нос не вороти. В доме при Вавасике, при матери он тебя не тронет.
- Игорь три дня как в школе не был, может, болеет, - сказал Гарька. Чего я припрусь...
- Болеет? Вот и хорошо: бери в холодильнике апельсин и ступай проведать товарища. Синюхины обид не помнят и зла на соседей не держат.
Домой Гарька возвращается через полчаса и сразу же докладывает матери:
- А он, оказывается, и не больной совсем. Говорит: дома лучше к экзаменам готовиться, больше за день успеть можно... Только он чего-то крутит...
Варвара Филипповна выслушивает сына молча, поправляет прическу, подкрашивает губы, запахивает халат поплотнее и исчезает. Ее дипломатический визит к Петелиным продолжается еще меньше, чем посещение Гарьки. Возвращается она сумрачная и раздраженная. Ничего не объясняя, велит Гарьке:
- Завтра пойдешь к Белле Борисовне и все ей, как на духу, расскажешь, как искал, как нашел, как покрасил Петелина чернилами...
- Вот она обрадуется и спасибо мне скажет.
- Не перебивай. Она тебя спросит, почему ты только теперь, поздно так пришел? Скажешь - совесть мучает. И признаешь - поступил нехорошо, понимаешь это, а почему так поступил - от обиды, скажешь...
- Может, мне и на колени сразу стать?
- На колени не надо. Гордость соблюдай. А помнить помни, кто кается, того легче прощают! Вот так-то. Я плохо не научу. И не позабудь сказать, что ты заходил к Петелину мириться. Она обязательно спросит, как его здоровье. Говори - здоров! С удивлением так, глаза разинув это говори, чтобы она поняла - прогуливает он, а не болеет...
К Белле Борисовне Синюхин входит на мягких лапах, вся его длинная, нескладная фигура - смущение и раскаяние, и голос жалкий:
- Можно, Белла Борисовна?
- Что случилось, Синюхин?
- Виноват... И вот пришел, чтобы сказать... извините...
- За что извинить?
- За Петелина...
- Опять Петелин? Что он еще натворил?
- Не он - я... Покрасил тогда чернилами, чтобы на кровь было похоже... и бутылку поставил рядом...
- Для чего ж ты это сделал и почему сразу не признался?
- Со злости. А сразу побоялся... Разве я знал, что из-за этого такой шум получится... А теперь совесть... - И еще долго тягуче и бессвязно Гарька объясняет Белле Борисовне, как было дело, что из этого вышло и как ему стыдно...
- Ну ладно, - говорит Белла Борисовна, - а Петелину ты это объяснил, у него прощения попросил, ведь пострадал он, а не я?
- Хотел... нарочно к нему ходил, а он не стал слушать...
- Он что - сильно болеет? - спрашивает Белла Борисовна.
- Кто? - прикидываясь непонимающим, спрашивает Гарька.
- Неужели не понятно? Я спрашиваю: Петелин сильно болеет?
- По-моему, он совсем не болеет. Веселый был, с Вавасиком, то есть ну с этим, который у них теперь муж, в шахматы играл...
"Что ты делаешь, Белла? До чего ты опускаешься? Не верь, не верь ни одному слову. И возьми себя в руки, Белла!"
- Что у тебя еще, Синюхин? - спрашивает Белла Борисовна, и Гарька понимает, что-то случилось, только он не может угадать, что именно. Одно ему совершенно ясно - надо сматываться. Где-то совсем близко притаилась опасность!
- Больше ничего, - говорит Гарька, - можно идти?
Вот уже несколько дней подряд, оставаясь наедине с собой, Белла Борисовна ведет спор с невидимым собеседником. Он, этот отсутствующий некто, задает вопросы, она старается отвечать, защищается, порой наступает. Диалог действует Белле Борисовне на нервы, утомляет и... не прекращается. Порой Белле Борисовне кажется - она свихнется, если не поставит точку, если не найдет последнего, решающего слова. Но поставить точку не удается...
- Почему ты не уважаешь Петелина? Пусть он еще глупый, многогрешный, тысячу раз запутавшийся мальчишка, на разве все это может уничтожить личность?
- А за что, собственно, его уважать? За что? Лентяй, плюет на дисциплину, с презрением относится к окружающим, неконтролирует ни поступков, ни слов. И ведь все прекрасно понимает! И хамит не по недомыслию, а с расчетом, стараясь причинить боль...
- Остановись на минутку, Белла! И ответь - ты прокурор или учитель?
- Да-да-да, я учитель, а не прокурор, мое дело давать им образование и заниматься их воспитанием... Знаю!
- Так почему же ты говоришь о неопровержимых претензиях? Разве твое дело обличать, а не исправлять пороки?
- Правильно, я должна их облагораживать и возвышать душой, только как воспитывать, все прощая? Они сядут на голову, будут болтать ножками и покрикивать: "Быстрее вези, аккуратнее". Они не знают жалости...
- Не клевещи, Белла!..
- Я не клевещу: стоит оговориться на уроке, они торжествуют; стоит не выйти на работу, они радуются; стоит...
- Погоди, вспомни. Когда тебя на "скорой помощи" увозили из школы в больницу с острым приступом аппендицита, разве кто-нибудь ликовал?
- Это был особый случай! Они просто перепугались...
- Что ты говоришь, Белла! Разве девчонки не приносили тебе цветов в больницу, не присылали записок? Неужели у тебя повернется язык сказать, что они лицемерили?
- Не знаю! Цветы их научили отнести...
- Допустим. Но чего стоишь ты, воспитатель, если не научила их болеть чужой болью, прежде чем это сделал кто-то другой? Признайся, любишь ли ты своих учеников, Белла?
- Как понимать - любишь?
- Очень просто: любить - значит участвовать и разделять радость, горе, успех, падение, маленькую неприятность и большое несчастье...
- Раньше, когда я была моложе, я играла с ними в волейбол, ходила в лыжные походы, меня ругали строгие методисты: вы держитесь слишком нараспашку, так нельзя, надо соблюдать дистанцию...
- И ты поверила этим ханжам, Белла? Послушалась и застегнулась на все пуговицы, нацепила маску неприступной строгости, чуть-чуть смягчив ее иронией, которую мальчишки принимают за презрительное к ним снисхождение? Эх, Белла, Белла, расстегни хотя пару верхних пуговок, улыбнись...
Входит завхоз, прерывая изнурительный молчаливый диалог. Белла Борисовна недолюбливает завхоза, пожилого, неопрятного человека с неверными глазами и манерами отставного гусара, но сейчас она даже рада ему.
- Простите, Белла Борисовна, если оторвал вас от размышлений, директора нет, надо подписать накладные и доверенность. Надо получить приборы для физического кабинета. Осмелюсь просить вас расписаться за директора.
- Давайте, - говорит Белла Борисовна. - Где?
- Вот здесь и здесь, пожалуйста. Премного благодарен и должен отметить - сегодня у вас, Белла Борисовна, вид императрицы. Весна себя оказывает?..
- Какое у вас воинское звание, Семен Сергеевич? - спрашивает Белла Борисовна.
- Гвардии старшина запаса, Белла Борисовна.
- Гвардии старшина. Гвардии! Почему же вы так по-холуйски держитесь? Вам не стыдно, офицер гвардии?..
- Не понимаю, чем заслужил? Это в некотором роде даже оскорбление...
Вечером Белла Борисовна звонит в дверь Петелиных. Она собрана и полна решимости. Ей надо высказаться. И пока это не произойдет, Белле Борисовне не войти в обычное русло работы, жизни, словом, тех будней, которых у каждого человека, хочет он или не хочет, куда больше, чем праздников.
