Дальше письмо обрывалось. Второе было немного длиннее.
"Граджинка приезжала. Серафима к родителям уехала в Тургай. Да и хорошо, а то мешала бы только. Я самогонки нагнал да настоял. Два дня мы с Граджинкой пили да плакали. Она пластинки старые привезла, купила по случаю в Целинограде. Мы под них в Гродно танцевали у Зои Стахуры. Время-то было какое! Молодые, с деньгами. Мне Граджинка нравилась. А она с Броником, приказчиком от Гурского, шлялась. Он при деньгах был. Подторговывал чем-то. Молодой да нахальный. Пластинка была. Там по-русски мужик пел про мальчика-боя. Любил я ее. Так Граджинка достала ее где-то и привезла. Крутили мы ее, пили и плакали.
Я ей рассказал, что в Саратове встретил Мишку Лосина, старшего полицая из Луно. Мы с ним пили два дня, он в весовой на рынке работает. Живет хорошо. А она мне говорит, что была в Москве, Броника видела, приказчика своего, он в машину садился. В «Жигули» новенькие.
А мы? Чем мы-то хуже их? Только мы страдали и плакали, как птицы-чайки. А их, гадов, уберегла судьба. А их бы — как нас. На следствие, в тюрьму, на этап, на лесоповал.
Век не забуду, как солнце над морозной тайгой встает и от света его еще холоднее делается. Тут мы и решили сначала Броника достать.
Граджинка номер его машины запомнила, потом…"
На этом не то письмо, не то дневник обрывается. Бредовые, словно спьяну написанные строки. Но все же в этом бреду можно было проследить определенную логику, понять, что мучило Сичкаря все это время.
Казаринову приходилось сталкиваться со многими людьми, отбывшими срок за измену Родине. Одни из них радовались, что остались живы, что прошел страх наказания, и жили, стараясь не вспоминать о прошлом. Другие, наоборот, жили прошлым, копя обиду и ненависть. Сичкарь принадлежал к третьей разновидности. Он считал себя несправедливо наказанным.
В кабинете Казаринова ожидал Катаев, он пил зеленый чай из пиалки.
— Есть что-нибудь?
— Да. Смотри. Вчера московским рейсом прилетел некто Соколов Л. Н., паспорт ХI-МЮ, № 559630.
— Ну и что?
— Слушай дальше, прилетел, купил билет на Караганду. В Караганде взял билет на Москву.
— Сколько он пробыл в городе?
— Три часа. Паспорт проверяем.
— Думаю, Сережа, паспорт этот давно нигде не числится.
— Ты приказываешь не проверять?
— Проверяй, конечно. — Казаринов посмотрел на пиалу с чаем, и внезапно ему мучительно захотелось есть. — Слушай, Сергей, не пора ли нам поесть?
— Дело говоришь, командир.
Катаев поставил пиалу, поднялся. Они были очень похожи — подполковник Казаринов и майор Катаев. Высокие, спортивные, темноволосые. Оба одеты в красивые летние костюмы, даже походка у них была похожая. Уверенная, быстрая, спортивно-упругая. Они были знакомы давно, дружили, а работали вместе четвертый год. Казаринов любил ездить в командировки с Сергеем, он был умным собеседником, подлинным профессионалом, веселым и добрым человеком. Правда, не так уж часто их дела совпадали.
Жара спала. На город надвигался вечер. Казаринов и Катаев вышли на улицу Ленина.
— Бывший Вознесенский проспект, — сказал Катаев.
— А ты откуда знаешь?
— Я когда еще журналистом был, несколько раз приезжал сюда в командировку. Двадцать лет тому назад. Вижу, что город очень изменился. Улицу Ленина закрыли для транспорта, и сразу же она стала другой. Славная улица. Ничего, кажется, особенного, а сердце щемит. Я всегда очень переживаю, когда вижу, как безжалостно ломают нашу Москву. Целую коллекцию собрал фотографий и акварелей ушедших от нас уголков Москвы. И очень больно, когда они исчезают. Знаешь, когда я в газете работал, у нас парень один был. Неплохой журналист, но с диким самомнением. Качалин Виктор.
— Постой, — в памяти Казаринова профессионально совместились имя и фамилия с определенной информацией, — это не тот, что сбежал и на «Свободе» работал?
— Тот самый. Я его в Лондоне встретил, так он просил меня похлопотать, чтобы ему разрешили вернуться. Во сне, говорит, Остоженку вижу. И пусть Качалин — предатель и сволочь, но даже и его тоска по Родине мучила. И связано это чувство с конкретной улицей.
— А что с ним потом стало?
— Повесился.
***
Ночью Казаринов проснулся и сел у открытого окна. Он сидел и думал о том, что завтра надо лететь в Целиноград, встречаться с Граджиной Явич, а оттуда в Москву. Он еще раз вспомнил человека на больничной койке. Вторую жертву этой страшной истории. И ему вспомнился давний спор, который произошел на Рижском взморье. Один весьма почтенный научный работник говорил, что людям надоели книги и фильмы о войне. Этот доктор наук был профессиональным спорщиком, он жонглировал цифрами, проводил смелые сравнения с мировой литературой. У Казаринова был один довод — память.
Если бы он мог, если бы имел право рассказать, как из прошлого, из памяти возникают люди. Они страшны собственным страхом и готовы на все, чтобы избежать наказания.
И как странно сегодня, когда больше сорока лет прошло со дня окончания войны, искать эти тени, у которых есть одна особенность: при необходимости они материализуются и наносят удар.
***
Он увидел свет. Потом яркие точки начали вспыхивать в памяти. Сначала появилось лицо человека, вернее, куски, словно разорванная фотокарточка. И ему надо было из множества кусочков сложить один портрет. Детали его то появлялись, то исчезали, не желая складываться. Это напоминало какую-то забытую детскую игру.
Олег застонал, открыл глаза и сел.
— Лежите, лежите, — к нему подбежала сестра, — вам нельзя вставать.
— Где я?
— В госпитале.
— Сколько дней я здесь?
— Третий.
В палату вошел врач.
— Очнулся. Вот и прекрасно. Теперь все будет в порядке.
— Мне срочно нужно в Управление. — Олег попытался встать.
— Вам нужно лежать, — сказал врач, — лежать и набираться сил. Травмы головы — вещь коварная, последствия бывают самые неожиданные.
Олег хотел сказать врачу, что все равно уйдет. Опять попытался подняться, но почувствовал необыкновенную слабость и откинулся на подушку.
Врач вышел, закрыв за собой дверь. В кабинете он поднял телефонную трубку, набрал номер дежурного по областному Управлению.
— Передайте полковнику Никитину, что Наумов пришел в сознание. Завтра мы переведем его в обычную палату, так что к вечеру с ним вполне можно побеседовать.
— Спасибо, — радостно ответил дежурный, — передадим немедленно.
***
А Борис Прохоров продолжал жить у Олега. В работе пока наступило затишье, у его группы особо сложных дел не было.
На следующее утро после покушения на Наумова его вызвал Никитин и сказал:
— Дел пока новых тебе давать не будем. Отдохни. Да ознакомься с приказом, там вас с Наумовым поощряют, и тебе пять отгулов положены.
Каждый день Борис и Леня Сытин ездили в госпиталь. Они втаскивали в комнату справочной огромные сумки, набитые фруктами, конфетами, соками.
— Нельзя, — говорил им дежурный врач, — пока нельзя. Потерпите.
Борис взял в библиотеке книги Бурмина и читал их целыми днями, надеясь найти в них ответы на вопросы, мучившие его. Он чувствовал свою вину перед человеком, которого не знал и которого не было в живых. Осознать это чувство Борис не мог, оно жило в нем неосознанной тревогой. Читая книги Бурмина, он как бы ближе узнавал писателя, додумывал его черты характера, привычки, взгляды.
Пять свободных дней были истинным подарком. И Борис знал, почему вдруг начальство вспомнило о них. Никитин тем самым назначил его ответственным за товарища, лежащего в госпитале.
Заснул Борис рано, погулял с Кузьмой и лег спать.
Телефонный звонок разбудил его, и по привычке Борис начал хлопать ладонью по полу. Дома телефон на длинном шнуре всегда стоял у него рядом с кроватью. Звонки были длинными и частыми, так обычно вызывает межгород. Звонил телефон, недовольно лаял Кузя, наконец Борис добрался до аппарата и снял трубку.
— Алло.
— Ты спишь? — отчетливо, словно из соседней комнаты, сказала женщина.
«Как ее зовут?» — подумал Прохоров и вспомнил.
— Это Лена?
— Да, — с недоумением ответили на другом конце провода.
— Лена, это Борис, товарищ Олега, он выехал на два дня и попросил меня встретить вас.
— А куда он уехал?
— Я вам расскажу при встрече.
— Хорошо. Я прилетаю утренним рейсом завтра.
— Я буду ждать вас с машиной.
— А как я вас узнаю?
— По букету и милицейской форме.
— Жаль, что там не будет никого из моих знакомых. — Лена засмеялась.
Утром Борис пришел в Управление, разыскал Леню Сытина.
— Леня, нужны цветы.
— Понял, через двадцать минут будут.
Начальник политотдела разрешил взять машину, и он поехал в аэропорт.
Лену он узнал сразу. Именно такой он представлял себе ее по рассказам Олега. Девушка спросила, когда вернется Олег, но Борис сделал вид, что не расслышал вопроса, мучительно обдумывая, как сказать ей о несчастье. Его опередил водитель.
