«Я провел много времени в деревне, где слушал пение птиц и журчанье горного ручья, — рассказывал Манкузо журналисту Village Voice Винсу Алетти (Vince Aletti) в 1975 году. — И вдруг однажды я понял, какая это совершенная музыка. Знаете, как все меняется от рассвета до заката: днем все очень насыщенное, а вечером — мягкое; на закате становится тихо и начинают петь сверчки. Я вдохновился этим ритмом, этим ощущением…».
Молодой журналист Алетти, быстро убедившийся в культурной ценности Loft, стал преданным поклонником клуба.
В 1975 году он написал: «Танцуя в Loft, вы словно скользите по волнам музыки, отдаваясь морю песен, которое то вздымается ослепительно ярким гребнем, почти невольно вызывая одобрительные восклицания в толпе, то стихает, успокаивается, медленно готовясь к очередному подъему волны».
Его так поразила меняющаяся как по волшебству атмосфера музыкальной страны чудес, что он специально появлялся раньше всех.
«Я приходил рано и стоял вместе с Дэвидом в рубке, потому что мне нравилась музыка, открывавшая вечеринку, — рассказывает Алетти. — На пластинках, с которых стартовал сет, было много моей любимой музыки. Прежде чем народ принимался танцевать, Дэвид создавал атмосферу. Звучали всякие причудливые вещи, где-то им раскопанные, в основном джаз-фьюжн или этническая музыка. В них почти не было текста, но зато они хорошо релаксировали или, наоборот, разогревали. Мне нравилось. Приятно было наблюдать, как повышается настроение. Мало-помалу музыка становилась ритмичнее, гости начинали танцевать. Я любил смотреть, как готовится представление. Это похоже на предвкушение спектакля перед выходом актеров в театре».
Алетти одним из первых среди журналистов отнесся к таневальной музыке всерьез. Родился он в 1945 году в Филадельфии, а во время учебы в колледже штата Огайо, где он изучал литературу, подхватил мотаунский «вирус». Он попробовал себя в качестве автора в одной из многочисленных контркультурных газетенок, появившихся в Нью-Йорке в конце 1960-х годов, — Rat. Вскоре он уже писал для Fusion, Rolling Stone, Cream и Crawdaddy, специализируясь, как правило, на негритянской музыке. Алетти считался экспертом в этой области, так что если журналу требовался отзыв о Jackson 5 или Мэри Уэллс (Mary Wells), то часто обращались именно к нему. Когда из андеграундных зерен проросло диско, Алетти незамедлительно стал его ярым сторонником, отстаивавшим это движение и его музыку при всякой возможности.
«Я узнал о Loft от компании друзей, некоторые из которых хотели стать диск-жокеями. Я не привык выходить развлекаться в 12 часов ночи, так что им пришлось постараться, чтобы меня уговорить. Но когда им это удалось… я оказался в месте, не похожем ни на одно другое. Оказалось очень интересным находиться в клубе, где почти каждая пластинка была для меня абсолютно новой и принималась замечательно. Все, что мне тогда хотелось сделать, это записать их названия».
Его поразила не только музыка, но и пестрота общества. Даже сегодня он с воодушевлением говорит о диско как об интегрирующей силе, низвергающей старинные социальные рамки во имя любви. По его мнению, клуб Loft воплощал в себе эти качества.
«Складывалось впечатление, будто присоединяешься к веселящейся компании, очень разношерстной как в расовом, так и в сексуальном плане, но в которой все равны. Казалось, что это просто дружеская тусовка. Дэвид очень многое делал для создания такой атмосферы. Люди, которые там работали, подавая закуски, фрукты, соки, поп-корн и прочее, были очень дружелюбны».
Алекса Роснера также приятно удивила объединяющая среда клуба (которая, наверное, процентов на шестьдесят была негритянской и на снмьдесят — гомосексуальной). «Когда я впервые оказался в Loft, пронизывающее его возбуждение и энергия очень меня вдохновили. Тогда я подумал, что дискотека — превосходная идея. Там был настоящий коктейль разных сексуальных ориентаций, рас и экономических групп, общим знаменателем для которых являлась музыка. Я помню, что сорвал с себя рубаху, пока танцевал. Мне понравилась музыка. Это был настоящий кайф, нечто потрясающее».
Пансексуальная позиция клуба оказалась революционной в стране, где еще недавно закон запрещал двум мужчинам танцевать вместе в отсутствие женщины, а представительниц слабого пола обязывал носить в обществе как минимум один узнаваемый предмет женского гардероба, где, наконец, клиенты гей-баров обычно имели при себе сумму денег, необходимую для освобождения из тюрьмы под залог. Публику помогали умиротворять и сплачивать гипнотический мистицизм и почти религиозные флюиды Манкузо, пропитывавшие его музыку.
Поскольку на него сильно повлияла эпоха хиппи, он ставил англосаксонский соул Rare Earth, песни белого певца Бонни Брамлета (Bonnie Bramlett) (в том числе ‘Crazy ‘Bout My Baby’, которая неожиданно стала гимном клуба Loft), композицию ‘Glad’ группы Traffic и западнобережные звуки Dobbie Brothers. В эту смесь могли также входить ‘Papa Was A Rolling Stone’ от Temptations, ‘Country City’ группы War’s City или тяжелый африканский фанк Майкла Олатунджи и Ману Дибанго (Manu Dibango). Пышность ритмов или настроение индиго. Своеобразными позывными заведения, отражавшими его дух, стала песня Фреда Уэсли (Fred Wesley) ‘House Party’[95]. Манкузо часто включал инструментальные вещи и богатые перкуссией треки с латиноамериканским оттенком. Его всегда привлекали песни с жизнеутверждающими текстами. Он выбирал их по простым критериям: они должны отличаться душевностью и ритмичностью, содержать слова надежды, спасения или гордости. Посланием была любовь.
Сила воздействия Дэвида Манкузо на молодую диско-сцену не позволяет с уверенностью определить, явились ли его твердые идеалы просто своевременным откликом на общественные настроения или же важным фактором, благодаря которому танцевальная музыка устремилась к свободе и всеобщему братству. Даже если этого доброго человека и нельзя назвать главным источником непоколебимой веры диско в равенство, то уж его дух точно был катализатором тех глубоких чувств, которые пронизывали музыку этого движения. Без всякого сомнения, это послание о любви мало кем осталось незамеченым.
«Он выбирает пластинку не потому, что это хит, а потому, что она прекрасно подходит определенным людям в определенный момент, а еще он передает идею, — считает Дэнни Кривит (Danny Krivit), еще один завсегдатай Loft, сам с младых ногтей диджействующий. — Диджеи слагают историю. Скажем, Ники Сиано в Gallery рассказывает вокальную историю, а Дэвид — историю настроения. В целом, Дэвид всегда стоял за любовь и не отступался от этого».
Кривит вырос в клубном бизнесе и имел прекрасные возможности для наблюдения за развитием движения. Его отчим Бобби владел известным клубом North Circle в центре города, где маленький Донни, еще не достигший десяти лет, обслуживал Джона Леннона, Дженис Джоплин и Джимми Хендрикса, а также записывал магнитофонные пленки. (Что символично — в 1971 году, когда ему исполнилось четырнадцать лет, заведение «поголубело».)
Кривит был очарован популярным Loft и хотел стать его диджеем. «Я помню всю уникальность этого места, — говорит он. — Я привык к клубам более модным, рассчитанным на субботние ночи. Loft представлял собой полную противоположность, а именно профессионально организованную домашнюю вечеринку. Там собирались экцентричные тусовщики, по-настоящему любившие танцевать. Они разбираись в музыке, то есть знали не только десять первых хитов, но и такие вещи, о которых я никогда прежде не слышал. Это меня впечатлило. Музыка, которая там звучала, отличалась гораздо более богатым содержанием».
Музыкальные открытия
Манкузо подготовил почву для появления клубного диджея нового рода, который не обязательно должен быть знатоком технических приемов, как Фрэнсис Грассо, но зато мог сочетать качества библиотекаря, антиквара, археолога и жреца. Со своим рвением музыкального миссионера Манкузо оставил далеко позади живые джукбоксы прошлого. Им двигало желание открывать выдающиеся песни, обнаруживать новые записи и делиться секретами с другими диджеями. По-правде говоря, он редко разыскивал пластинки самостоятельно: чаще их приносили завсегдатаи Loft. Но уж если Манкузо находил запись и влюблялся в нее, то хотел, чтобы все ей насладились и запомнили ее название.
Одной из таких стала дебютная долгоиграющая пластинка Barrabas — подписавшего контракт с RCA испанского фанк-рокового ансамбля, члены которого были родом из Португалии, Кубы и Филлиппин, чем и объяснялось его странное афро-латиноамериканское звучание. «Я был в Амстердаме и искал новые пластинки, — рассказывает Манкузо. — О Barrabas я ничего не знал, меня просто заинтересовала информация на обложке. Я взял диск с собой и обнаружил, что на нем есть парочка хороших вещей». Сущая правда. Треки ‘Woman’ и ‘Wild Safari’ — рок-номера с латиноамериканским звучанием и белым вокалом — стали визитными карточками клуба Loft. Манкузо позвонил в испанскую фирму грамзаписи и заказал несколько коробок с этим альбомом. Он продавал его по себестоимости постоянным посетителям.
