их гостиных не будет места моим полотнам. На выставках для всеобщего обозрения — им честь и место.
— Будем верить и надеяться, — сказал Коцебу, собираясь уходить. — Как бы там ни было, я от души желаю вам успеха! Да, вот еще что: желательно, чтобы ваш труд приметили в России. Где бы вы, Верещагин, ни работали — в Париже или в Мюнхене, — вы русский, неповторимый, похожий на себя и равный самому себе. Дорожите этим славным титлом русского гражданина и патриота. Если вы попадете на зубок критику Стасову, он вас кое-чему вразумит. А за границей, где ваши картины безусловно будут выставляться на показ обществу, пусть судят по ним — на что способны новые смелые русские таланты. Эх вы, затворник, затворник! — дружески улыбаясь, проговорил Коцебу. — Хорошее у вас вступление в искусство, удачное. Да и работаете вы очень, очень много. Бывайте почаще у меня, всегда буду рад…
Верещагин продолжал с упорством работать. Туркестанский цикл картин еще не был закончен, а отдельные произведения этого будущего цикла уже экспонировались на Лондонской выставке. В английской печати появились первые восторженные статьи о новоявленном своеобразном русском баталисте. Осенью 1872 года московский купец и собиратель картин Павел Михайлович Третьяков завершал путешествие по Европе. Он побывал во многих крупных европейских городах, интересовался живописью и скульптурой, посещал музеи и галереи, выставки и мастерские художников. На обратном пути в Россию он остановился на несколько дней в Мюнхене. Здесь он узнал о работах Верещагина и приехал к нему в мастерскую. Павел Михайлович умел разбираться в картинах. Он долго и внимательно — то с грустным раздумьем, выраженным на его бледном и сухощавом лице, то с удивлением смотрел на полотна молодого художника и наконец мысленно заключил: «Крупно шагать начал, этот далеко пойдет…» Павел Михайлович был на десять лет старше Верещагина и, как опытный собиратель картин, сразу почувствовал силу таланта, свежего и необычайного. Пока он тщательно и молчаливо разглядывал все работы, готовые и незаконченные, Василий Васильевич, не нарушая молчания посетителя, наблюдал за ним, улавливая впечатление от своих картин.
— Когда ваши картины будут в России? — спросил Третьяков.
— Надеюсь через год показать в Петербурге всю туркестанскую серию.
— Обязательно побываю на вашей выставке.
— Буду рад вашему вниманию, Павел Михайлович.
— Как зритель и, если позволите, как покупатель ваших картин. Разумеется, если сойдемся в цене.
— Скажу без лести, Павел Михайлович, я достаточно наслышан о вас и вашем благом намерении создать картинную галерею русской живописи. Буду поэтому весьма доволен, если мои первые труды обретут такого покупателя, как вы.
Сдержанный Третьяков не сказал тогда похвальных слов, но Верещагин потом узнал от Коцебу, что Павлу Михайловичу понравился в его картинах восточный колорит, солнечный свет, пески и голубизна туркестанского неба. Главное, что изумило Третьякова, — это содержание картин, дышащих суровой правдой жизни. Третьяков уезжал в Россию. В вагоне «Мюнхен — Варшава» было просторно, пахло дымком дорогих сигар. Толстый пассажир с массивной золотой цепью на животе старательно ухаживал за тощей блондинкой, угощая ее шоколадом, орехами и ликером. Павел Михайлович вышел из четырехместного купе в тамбур и стал смотреть в раскрытое окно на мелькающие возле дороги подстриженные пожелтевшие деревья и аккуратные, крытые черепицей домики железнодорожных служащих. Потом он замечтался, и все видимое, быстро мелькающее исчезло из его глаз. И тогда возникла в памяти Павла Михайловича мастерская Верещагина с «Апофеозом войны» и забытым на поле боя солдатом… Все это живо представилось и заслонило дорожный осенний пейзаж. А рядом с «Апофеозом» и «Забытым» крепко запомнился Третьякову творец этих картин — молодой, с красивым лицом, обрамленным пышной бородой, полный неутомимой энергии, кряжистый, как медведь, с добродушной улыбкой большого ребенка…
Персональная выставка
Первое знакомство Владимира Васильевича Стасова с Верещагиным произошло заочно и неожиданно. Стасов еще не видел и не знал работ Верещагина. Но Верещагин читал его критические статьи и обзоры и чувствовал, что пресса в России имеет прогрессивного деятеля-искусствоведа, высказывания которого являются выражением передового общественного мнения. В Вене, на большой всемирной выставке искусства, куда приехал Стасов, в скромном, почти незаметном уголке были размещены фотографии с туркестанских картин Верещагина, находившихся в те дни на лондонской выставке. Стасов и приехавший вместе с ним на венскую выставку скульптор Марк Матвеевич Антокольский восторгались картиной Репина «Бурлаки». Пройдя по залам выставки, они вдруг приметили небольшой верещагинский этюд «Голова ташкентца», тут же были увеличенные фотографии с его картин.
— Вы видали нечто подобное? — изумленно спросил Стасов Антокольского, показывая на фотографии.
— Нет, впервые вижу.
— Я тоже. Так вот, оказывается, за что хвалят этого Верещагина на лондонской выставке! Читал я «Дейли телеграф», — там ужо называют Верещагина великим, а его картины в высшей степени художественными, и в то же время некоторые английские газеты яростно оплевывают его. Интересно, очень интересно! Марк Матвеевич, придется посмотреть внимательно…
И хотя все фотографии верещагинских туркестанских картин были одного серо-лилового цвета, тем не менее Стасов и Антокольский почувствовали краски верещагинской палитры.
— Да, Марк Матвеевич, вот это силач! — восхитился Стасов. — Весьма и весьма своеобразный характер, изумительный талант! Говорят, он учился у Жерома. Но у Верещагина в большей степени, нежели у Жерома, чувствуется протест против цивилизованной дикости. Что Жером в своих картинах показывает в намеке, то у Верещагина делается по-русски, с размахом, со всего плеча. Когда же он покажет свои работы в Петербурге?
Несколько дней подряд Стасов и Антокольский посещали венскую выставку и каждый раз заходили в тот скромный уголок, где висели фотографии. И снова восхищался и радовался Стасов:
— Прибыло нашего полку! Марк Матвеевич, да какая сила!..
В Петербурге многие, узнав о новом таланте через Стасова, напечатавшего о нем первую статью, ждали, когда же откроется персональная выставка Верещагина-Туркестанского — так именовали его некоторое время, в отличие
