— Капитан Замостин, — поздоровался парторг. В спокойно голубевших глазах никакого праздного любопытства — простое желание познакомиться.
Еще не зная друг друга, они, все трое, уже с первой встречи становились близкими, уже не нуждались в церемонных экивоках и вступали в те привычные отношения, какие останутся между ними невесть как долго. До нового командировочного предписания или до нового Подгурья…
— Так, так, вещмешок, я вижу, у замполита пустой, — проговорил Фещук с улыбкой, округлившей его и без того полное, хорошо выбритое лицо. — Вологда не накормила. В штабе дивизии об этом, понятно, не побеспокоились, а полк, догадываюсь, тоже ничего не предложил. С этого и начнем. Веди, Замостин, капитана. Пусть Чапля и Бахвалов придумают что-нибудь. А я скоро вернусь, поговорим.
Левее от дорожки лес редел, а за соснами проглядывалась поляна, откуда доносились то протяжные, то отрывистые возгласы команд. Туда и свернул Фещук.
— Пополнение вчера пришло, — пояснил Замостин, шагая по снежной целине обочины. Его валенки дружески уступали дорожку кирзовым сапогам Осташко.
— И как оно? — спросил Алексей.
— Всякое… Есть и обстрелянные, а больше новички, хоть годов и мест самых разных. Из Костромы, Перми, Вятки… Ну да ничего, подучим, было бы время. Горьковчан много, нашего комбата земляки.
— А он из Горького?
— Из Павлова. Это рядом. Слышал о таком? Когда-то половина России павловскими топорами избы ставила да павловскими ножами картошку чистила. Сюда, капитан, в эту землянку… Нагибайся — осела за зиму. Демидыч, ты тут? Мигом с котелком к Бахвалову, корми замполита.
— Рядовой Новожилов, — одергивая гимнастерку, вытянулся перед новым начальством худощавый, с морщинистым угреватым лицом ординарец. Загремел котелками.
Спустя четверть часа Алексей, не таясь, что действительно проголодался, жадно уплетал уже не надоевшую госпитальную болтушку, а обильно политую растопленным лярдом, щедро заправленную поджаренным луком кашу, ел и слушал Замостина. Сам не торопился с расспросами — пусть Замостин рассказывает то, что считает нужным, — про себя же думал, что здесь начинать, пожалуй, будет труднее, чем на Ловати. Там, в роте, хватило двух-трех дней, чтобы поименно знать каждого, а в батальоне? То, что здесь он только заместитель по политической части, не утешало и не убавляло ни одного из тех трехсот человек, судьба которых становилась отныне его судьбой. И там, в роте, они с Борисовым были на равных не только потому, что равно делили ответственность, но и потому, что обоих офицерами сделала война. А Фещук — кадровик, был кремлевским курсантом, позже, во время финской кампании, командовал ротой, на Волховском фронте получил батальон. Вот тебе ножи да топоры… Гляди, может и поприжать… Успокаивал себя тем, что политотдел-то, в конце концов, на всех один и партийная комиссия при любом единоначалии одна — и для Фещука, и для него, Осташко.
Но все это были не опасения — для них пока не было причин, — а просто размышления, свойственные в эти месяцы, как знал Алексей, не только ему, а множеству таких же, как он, — недавних политруков и комиссаров. И вот Замостин, видать, уже втянулся, привык и к новым порядкам. Для него все словно было так и раньше или, во всяком случае, должно было быть… Назначенные в роты и батальоны парторги… комсорги… партийное бюро, в котором секретарствует он, днепропетровский прокатчик, рабочий человек.
Вернулся Фещук.
— Ну, снял пробу, осмотрелся в нашей Кашубе? — спросил он с порога, дружелюбно перенимая, присваивая и себе то свойское «ты», которое уже перелетало меж Замостиным и Осташко; с секунду задержал взгляд на ордене Александра Невского на гимнастерке Алексея, снял полушубок — на груди две Красные Звезды. — Глубинка! Днем сами на линейке, ночью — волки да сохатые…
— Побольше бы таких глубинок.
— Оно так, а все ж недаром о нас и стихи сочиняют… Не забыл, Замостин? Как это он, лейтенант из армейской редакции, сказал?
Замостин усмехнулся, припоминая, потер лоб:
Кащуба!.. Избы… Бор угрюмый.Костры в снегах… Замерзший плёс…Когда бы раньше я подумал,Чтоб черт сюда меня занес?!
Фещук захохотал.
— Слышал? Приехал человек в командировку, осмотрелся и с ходу припечатал нас.
— Кстати, он, по-моему, тоже из Донбасса, — заметил Замостин.
— Как фамилия? — заинтересовался Алексей.
— Да вот позабыл. Мы его Минометкиным звали. В газете он часто так подписывается: Макар Минометкин. Шуточные стихи… В общем, сатира и юмор. Солдатам нравится.
— Ну, такого, понятно, в Донбассе не знал.
— Если не знал, то и знать уже не придется. Вышли мы из подчинения шестьдесят третьей. Передислоцировалась она. С голубики на морошку уехала… Снялась.
— Я об этом слыхал. Еще там, в госпитале.
— Команде выздоравливающих все известно, — согласился Фещук, — может быть, и про нас какой-нибудь слушок там бродил? А?
— Может, и бродил, но до меня не дошел. Сказано было только, когда вручали предписание, чтоб торопился сам.
— Гм, — переглянулся Фещук с парторгом, — это уже что-то новенькое. До сих пор не торопились. Позавчера Каретников даже приказал баню новую ставить, покапитальней. Второй день сосны пилим. А кто будет париться?
— По мне бы — я и еще одну срубил да оставил не жалеючи, — проговорил Замостин. Участвуя в разговоре, он между тем складывал на разостланную красную скатерку свои вещи — несколько книг и брошюрок, тетради, бритвенный прибор, какую-то жестяную шкатулку, которая, видимо, служила ему секретарским сейфом.
— А ты куда собираешься? — удивился Фещук и тут же спохватился: — Фу ты, позабыл… Так, может, и здесь потеснимся? Как ты, замполит?
Алексей и сам смотрел на сборы Замостина с чувством некоторой неловкости. Сжились, свыклись люди, а вот появился он, и все у них теперь врозь. Вспомнились нары ротного блиндажа. Там все проще. Пусть и приходилось поначалу скрючиваться от холода, но в середине ночи приятно было почувствовать горячую спину Борисова. Сейчас, пока не замечал сборов секретаря комбат, Алексей притворялся, что не замечает их и он. Есть старший… И когда этот старший предложил потесниться, сразу стало легче на душе.
— Что за вопрос? В таких хоромах да не поместимся?
— Ну, смотрите, мне по-солдатски и в стороне от начальства неплохо, — пошутил Замостин и стал выкладывать обратно свои вещи. — Лишь бы над головой не текло.
— Ладно, ладно, и солдату прибедняться не положено, а тебе тем более. Новожилов, скажешь Чапле, пусть поставит к ночи еще один топчан. Вот хоть бы и туда, к окошку, рядом с начштаба. Как раз влезет.
Но ставить топчан так и не пришлось. Фещук повел было Алексея по расположению батальона. Час назад брюзжавший на Кащубу, он теперь был не прочь и похвалиться добротностью и теплотой землянок, красным уголком, батальонной кухней и тем, что котелки не тащат в роты, а обедают тут же, в бревенчатой пристройке. На кухне к ним присоединился Чапля, командир хозвзвода, — русый грузный старшина с интендантской одышкой. Втроем шли от землянки к землянке. Над головами шумели сосны, язычком пламени переметнулась с ветки на ветку прикормленная красноармейцами белка. Пожалуй, она тут не одна. На снегу то под одним деревом, то под другим — россыпь шелухи от шишек. Неужели ему, Алексею, и в самом деле надо было спешить в эту обойденную, позабытую всеми штабными управлениями Кащубу? Не перестраховались ли в военкомате? Землянки пустовали — кто на занятиях, кто на хозяйственных работах. Но от дневальных, сбрасывающих дремоту и неестественно бодро вскакивающих для доклада, от ротных канцелярий, от потемневших дощечек-указок, прибитых на развилках дорожек, на Алексея вдруг повеяло такой прочной, непоколебимо устойчивой гарнизонной скукой, что он затосковал.
Фещук остановился около одного из умывальников, наскоро пересчитал на желобе соски́, напустился на Чаплю.
— Таблицу умножения знаешь? Сколько полагается на роту? А здесь и половины нет…
— Товарищ майор, так это же самой роте видней… Разве хозвзводу соска́ми заниматься? Что же тогда их старшина будет делать?
— А ну, давай мне его… Где Трушин?
Но из землянки уже выскочил и на бегу натягивал ушанку сам старшина. На лице, однако, никакой оробелости, наоборот, казалось, тщетно старался перебороть какую-то подступившую веселость.
— Товарищ майор, второй раз из полка звонят. Срочно вас разыскивают. Подойдите к трубке…
— Вот я вам задам, — погрозил на ходу Фещук. — То-то роту всегда последней выводите… Просвети его, капитан.
Припоминая то, что ему было известно о соска́х, — кажется, один на пять человек, — Алексей стал вразумлять старшину, но с лица последнего по-прежнему не сходило веселое, довольное сияние.
