Простить себе не могу, что не сумел понять Коноваленко за те многие годы, которые мы с ним знакомы. Теперь-то вспоминаю, как тогдашний тренер "Торпедо" Дмитрий Николаевич Богинов говорил мне: "Самый интересный и самый сложный человек в команде – Коноваленко". Но тогда я думал, что Богинов просто голову мне морочит. Знал, что у Коноваленко на все один ответ: "нормально", что говорить с ним скучно и лучше не начинать: все равно ничего от него не узнаешь и не добьешься. Да только не обращал я тогда внимания на то, как он говорит это свое "нормально". Теперь знаю: с хитрецой говорит, а сам внимательно изучает собеседника – ну, мол, что еще спросишь? Не формальный ли у тебя интерес?
Я его сравнивал со старым мастером. А главный закон старых мастеровых – дело свое знать назубок и самому своим умом до всего дойти.
Вот он такой. Своим умом до всего дойти любит. Его за эту несовременную позицию и ругали не раз. Но упрямый как черт, и трудно его переделать. Он послушает, помолчит – вроде бы и согласился. Ан нет – все равно по-своему сделает.
Он и страдал за это свое упрямство и непослушание. Осенью 66-го года, например. Вконец он тогда рассорился со своим торпедовским тренером Виталием Костаревым. Тот ему велел ОФП заниматься – бегать, прыгать и т.д. А Коноваленко ни в какую. Вот на льду он согласен тренироваться хоть сутками, а это самое ОФП ему, изволите видеть, ни к чему. Всем к чему, а ему нет. Сам, говорит, знаю, что делать.
Поди разберись, кто тут прав, кто виноват – тренер или Коноваленко?
Словом, дело дошло до того, что вообще хотел было бросить Коноваленко хоккей, потому что за эту его строптивость Виктора не взяли тогда на первые матчи сборной, когда та играла с Чехословакией и Швецией в Москве. Сделано это было, как мне кажется, с педагогическими целями. Просто горьковский тренер сказал Чернышеву и Тарасову, что зазнался, мол, Коноваленко и не мешает его поостудить.
Мы с Виктором потом долго говорили на эту тему. Со всем он соглашался, но только не с тем, что зазнался. Никогда, говорит, я не зазнавался и не буду. Но ты, говорит, рассуди, кому нужна моя форма, мне или тренеру? Кто лучше знает, как мне в форму войти и когда, – я или он?
Была у него тем летом травма – в гипс ногу заковали. Болела страшно, но он тренировался. Ему сказали, что ничего поделать нельзя – надо просто привыкнуть к боли (ничего себе совет).
И он стал привыкать. Она у него болела и в Вене, на чемпионате мира. Но вы видели ту его игру. Так разве кто-нибудь мог подумать, что он стоял в воротах с больной ногой?
Потом сказал:
– Привык к боли. Велели же привыкать, вот и привык.
...Когда "Торпедо" играет на своем автозаводском стадионе, вратари команды отдыхают в короткие минуты хоккейных антрактов в своей отдельной маленькой комнатушке, вход в которую посторонним лицам строго-настрого запрещен. Такой порядок когда-то завел Дмитрий Богинов, и, думаю, неспроста он это сделал. Так, наверное, и должно быть: на поле, в игре вратарь один, пусть и отдыхает он тоже один, чтобы уж не менять привычной обстановки одиночества.
Коноваленко любит эту свою комнатушку. Он вообще человек не очень общительный и довольно замкнутый, неразговорчивый, и не только с репортерами. И может быть, поэтому отношение его к людям, товарищам, к команде сразу не поймешь – не выпукло оно, не на поверхности лежит, а где-то глубоко спрятано...
Ну да ладно... Все это я ведь вот к чему говорю. Любят у нас Коноваленко? Да. Любят, спору нет. А я хочу, чтобы его не только любили – чтобы уважали! Он того заслуживает. То, что делает Коноваленко, называется "один за всех", а короче – хоккейный вратарь.
Не буду говорить о том, что вратарь – это половина команды. Не считал: половина или три четверти.
...И вот впервые назвали его лучшим хоккеистом сезона. Но Коноваленко, узнав об этом, сказал:
– И все-таки слабо...
– Что слабо, Витя? Ты недоволен? – Я не понимал, о чем он говорит, может, надеялся больше собрать журналистских голосов?
– Слабо сыграл я в сезоне...
Много лет мы с ним дружим, знаю, что кокетничать Коноваленко не умеет, разглагольствовать – тоже.
Трудная у него хоккейная профессия. Он на каждый матч уходит из дома, как шахтер в забой. И жена уходит с ним на стадион, и дочка, хотя час и поздний. Но, прежде чем уйти из дома, Валентина – эта милая, удивительно скромная женщина – накрывает стол, как к семейному празднику, хотя и не знает, выиграет сегодня "Торпедо" или проиграет. Она другое знает. Знает, что натрудится, намучается ее Виктор Сергеевич, что страшно устанет он. Вот и заботится, чтобы было ему хорошо, когда домой вернется после трудной хоккейной смены.
Каково же ей было видеть, как стряслась в Стокгольме с ее мужем беда в матче со шведами. Толком тогда никто ничего не знал: то ли сотрясение мозга у него, то ли еще что-нибудь страшное.
Я слышал, как спросила она у него, когда прилетел Виктор в Москву с чемпионата мира:
– Ты хоть расскажи, что такое с тобой там случилось!
Он так ответил:
– Ты же все видела. Помнишь, как он на меня выходил, этот Нильссон. Я думал, что в левый угол бить будет, а он сфинтил. И гляжу – шайба в правый летит. А я уж в левый бросился. В щитки успел ее поймать и вижу прямо перед глазами его конек. А больше ничего не помню. Очнулся от холода. Думаю, надо достоять период. Но врачей не обманешь – увезли в госпиталь. В общем, переносицу он мне сломал, до сих пор еще не срослась.
– Значит, потом в матче с финнами ты играл с переломанной переносицей? – вмешался я в разговор супругов Коноваленко.
– Играл, – говорит. – В этой игре мне снова нос разбили. Только уж с другой стороны. Чувствую, кровь полилась. Но решил к бортику не ехать. Достоял второй период...
Вот тут уж не просто о его железных нервах надо говорить. Надо говорить о его мужестве, рыцарстве и благородстве.
И надо пожать ему руку».
