Автобусы из Твери приходят на весьегонекий автовокзал. Дальше дороги нет. То есть, она есть и по ней можно доехать до Вологодской области, но это уже не дорога, а направление. Что-то вроде стиральной доски в буграх и ямах, если вы, конечно, помните что такое стиральные доски. Весьегонский автовокзал находится на одной площади с железнодорожным вокзалом, но, по правде говоря, это не вокзал, а маленький станционный домик. Вокзал давно сгорел. На обитой железом и закрытой на замок двери домика написано, что зал ожидания работает с восьми утра до половины четвертого. Если прийти в часы работы зала ожидания, то в дверь можно войти. Я пришел и вошел. За дверью оказался крошечный коридорчик, а в нем еще одна, выкрашенная суриком, деревянная дверь с табличками, на которых еще церковно-советским шрифтом было написано «Касса» и «Зал ожидания». Дверь в кассу и зал ожидания была заперта на замок.
Весьегонск является конечным пунктом Савеловского направления Октябрьской железной дороги. Не Савеловск, как мог бы подумать москвич, а Весьегонск. Дальше дороги нет, но… она есть. Рельсы, уже не блестящие, а ржавые от редкого использования, выходят за пределы станции, проходят мимо двух или трех одноэтажных деревянных домиков, перебираются по старому железному мостику через небольшую речку и залезают, точно кот, спасающийся от преследующей его собаки, в узкую щель между деревянным забором и землей. Мне не пришлось перелезать через забор – в метре от того места, куда нырнули рельсы, были широко распахнуты ворота. За забором рельсы уже не шли, но с трудом пробирались сквозь кучи мусора, частые кусты, железные заросли перепутанных тросов, завалы больших и малых берцовых костей каких-то распавшихся на составляющие железнодорожных механизмов и наконец за конструкцией из шпал, символизирующей не просто тупик, а полный тупик, уходили в землю.
Я написал «уходили», но надо бы наоборот. Правду говоря, уже и старожилы не припомнят, что Весьегонск на самом деле не конечная, а начальная станция Савеловского направления. Именно начальная! Еще во времена царствования Екатерины Великой экспедициями того самого академика Палласа на территориях нескольких губерний были обнаружены природные источники железных дорог. Такие источники располагались, как правило, в местах железорудных месторождений и представляли собой участок, из которого выходил крошечный, неразвитый рельс и шел в каком угодно направлении по пути наименьшего сопротивления рельефа, избегая рек и озер. Зачастую, столкнувшись с непреодолимой горной или водной преградой, рельс снова уходил в землю. Во времена Палласа и понятия не имели, что делать с такими железнодорожными родниками. Ограничились их полным обмером, описанием и занесением в примечания к последнему, секретному тому отчета. Только при Николае Первом, насмотревшись на то, что делали с рельсом англичане, научились мы его раздваивать и к диким железным путям прививать культурные, со стрелками, и эти культурные пути вести не куда рельеф пошлет, а туда, куда надо. Например, в Москву. В местах прививок стали строить станции. Сначала простые, без туалетов, а потом со станционными буфетами и кранами бесплатного кипятку. И только железная дорога из Петербурга в Москву была полностью искусственной.
Вернемся, однако, в Весьегонск. В начале тридцатых годов прошлого века от него повели ветку в сторону станции Суда и хотели вести ее далее до Череповца, но этим планам помешало заполнение Рыбинского водохранилища в сорок первом году. Оно помешало не только планам – оно затопило почти весь старый Весьегонск. Переезжать на новое место не хотел никто. Надеялись, что обойдется. Надеялись, что не хватит у властей воды. Мало того, по планам областных начальников Весьегонск должны были переименовать в Ждановск. Власти велели переехать за год – разобрать дома, мостовые и возвести город на новом, незатопляемом месте. И это при том, что среди весьегонцев не было ни одного волшебника, ни одного владельца лампы Аладдина, способного не то что построить дворец под золотой крышей на новом месте, а хотя бы простой деревянный дом перенести со старого. И при том, что на весь город было полтора десятка лошадей и три машины, а по расчетам нужно было двести пятьдесят подвод. Кто-то уехал в другой город, кто-то остался, надеясь… ни на что. Остальные стали переезжать. В суматохе и неразберихе переезда власти, к счастью, забыли переименовать Весьегонск, но не забыли лишить его статуса города и перевести в разряд поселков. К подобным превратностям судьбы Весьегонску было не привыкать – в царствование Павла Петровича его уже понижали в звании, переведя из уездных в заштатные.
Переезд подвел черту и под существованием первого краеведческого музея города, созданного еще в девятнадцатом году[52] – все его экспонаты, среди которых было две тысячи предметов быта из окрестных дворянских усадеб, картин, икон, оружия и богатейшая библиотека[53], были отправлены в музеи Москвы. Как оказалось, навсегда. От этой экспозиции в нынешнем музее чудом уцелело всего три предмета из усадьбы какого-то помещика – кремневый пистолет, топорик восемнадцатого века и траченное молью чучело снежного барса.
Когда разбирали на части первый музей, то, само собой, сами себе говорили, что как только окончательно переедут и устроятся, то тотчас же откроют его снова. Даже и место в новом генеральном плане города предусмотрели. Окончательно переехали как раз к концу июня сорок первого года.
Второе открытие музея состоялось в сентябре сорок пятого года. Из того, что перед войной не увезли в Москву, часть сгнила от ненадлежащих условий хранения, часть была расхищена, а оставшаяся часть составила ядро новой экспозиции. Музей просуществовал девять лет, и его теперь уже небогатая коллекция успела даже пополниться новыми экспонатами, но… был снова закрыт потому, что здание музея забрали для нужд весьегонской средней школы. Закрывали его, как тогда думали, навсегда. Из Калинина приехали музейщики и снова забрали все сколько-нибудь ценное из экспонатов. Все то, что посчитали «ненужным», закапывали в землю. Некоторые экспонаты порубили (sic!), а заведующую музеем заставили сжечь протоколы земских собраний, фотографии весьегонского купечества и фотографии членов Государственной думы.
А. А. Виноградов, работавший в одной из сельских школ Весьегонского района, как только узнал о закрытии музея, немедля приехал в город и на подводе увез все то, что ему разрешили взять. Увез к себе, в деревню Гора, и там устроил школьный краеведческий музей, который долгие годы был единственным школьным музеем в области. Вместе с учениками он устраивал археологические и этнографические экспедиции, собрал тысячи местных частушек и без устали писал письма во все инстанции с требованием снова открыть в Весьегонске музей. Ничего так и не добившись, вышел Александр Александрович на пенсию и уехал жить к дочери, в Московскую область.
В шестьдесят седьмом году, в год пятидесятилетия советской власти, надел Виноградов свой лучший костюм, галстук и отправился на прием к тогдашнему министру культуры, Фурцевой, просить об открытии музея в Весьегонске. Представился он Екатерине Третьей не заслуженным учителем РСФСР, не автором многочисленных книг по истории и этнографии Весьегонского края, а ходоком к Ленину. В год юбилея советской власти можно было отказать троцкисту, сталинисту, черту в ступе, но не ходоку к Ленину… Директор Третьего Музея, Светлана Викторовна Зелова, рассказавшая мне эту историю, предупредила, что за ее подлинность она не ручается. Может, это и не история вовсе, а легенда. И я за подлинность не поручусь, а за красоту – поручусь. В том же шестьдесят седьмом году весьегонский музей и открылся… нет, возродился во второй раз…
Светлана Викторовна директором в музее вот уже двадцать два года, а работает в нем еще с восемьдесят четвертого. Сотрудников, кроме директора, в музее… один. На двоих им спущен из области план – четыре тысячи посещений в год. Это на семь тысяч городского населения и четыре тысячи жителей района. На помощь жителям города и района летом приезжают туристы. Те, конечно, которых не пугает дорога до Весьегонска. Правда, часть туристов практически без отдыха на сон и еду ловит рыбу и охотится в местных лесах[54]. Все вместе мы план даем. С трудом, но даем.
Зимой план норовит завалиться, но тут на его спасение приходят местные школьники.
Внутри здания музея, снаружи выкрашенного в нежно-фиолетовый цвет, царит идеальная чистота. Там недавно покрасили полы и посетителям предлагают бахилы. Правда, бахил не так много, то есть всего две пары, и их передают от посетителя к посетителю. Ну да это ничего, поскольку посетителей второго мая было как раз на эти две пары бахил.
Но вернемся к эспонатам, среди которых есть и уникальные. Один из них – полностью глиняный самовар, изготовленный местными умельцами в начале двадцатых, когда с самоварами, чаем, сахаром и даже кипятком были, мягко говоря, перебои. Есть уникальные напольные гусли величиною с кабинетный рояль.
