рисунка: «Обеденный перерыв», «Мужчину, разжигающего огонь» и «Обитателя ночлежки». Пошли мне денег на дорогу, если сможешь, потому что поездка будет совсем небесполезной! Если у меня будет 20–30 франков, я смогу еще хотя бы раз увидеть ее лицо. И если сможешь, напиши пару слов об упомянутом (ужасном?) проклятии и изгнании, потому что я очень хочу продолжать спокойно работать здесь, это было бы для меня лучше всего. Мне нужны она и ее влияние, чтобы достичь более высокого уровня в творчестве, без нее я ничто, а с ней у меня есть шанс. Жизнь, работа и любовь – это, по сути, одно. А теперь прощай, мысленно жму руку.Твой Винсент
Весточка от тебя «из Парижа»! Это может склонить чашу весов в мою сторону, даже вопреки предрассудкам.
Та прошлогодняя история с учреждением произошла, как они это называют, «по моральным соображениям», теперь они тоже считают, что мне нельзя писать Кее Фос «по моральным соображениям». Но эти «соображения» базируются на весьма зыбком фундаменте и не имеют ни малейших оснований. Нет, так не пойдет!
Если попросить папу: «Объясни мне, на чем основываются эти соображения?», то он отвечает: «Я не должен перед тобой отчитываться, не пристало задавать отцу подобный вопрос». Так нельзя вести спор!
Другой довод, которого я тоже не понимаю, высказала мама: мол, ты знаешь, что мы с самого начала были против, и не должен настаивать на своем! Нет, послушай, брат, будет ужасно, если из-за подобных доводов я буду вынужден оставить свои занятия здесь и выбрасывать деньги на ветер в другом месте, где гораздо дороже, вместо того чтобы неспешно зарабатывать свои «деньги на проезд».
Прошлогодняя история с Гелом, когда папа, вопреки моей воле, хотел упрятать меня в сумасшедший дом (!!!), научила меня осмотрительности. Если сейчас я не буду осторожен, папа снова будет «вынужден принять меры».
190 (R6). Антону ван Раппарду. Эттен, среда, 23 ноября 1881
23 ноября, 1881
Дорогой Раппард,
когда я перечитываю Ваши письма, мой друг, я нахожу в них весьма добрые, приятные выражения, и, видите ли, именно это побуждает меня поддерживать нашу переписку.
Ах вот как? Значит, я все же упрямец! Признаю Вашу победу, я уязвлен до глубины души! Быть по сему. Я благодарю Вас за откровение, да, слава Богу; поначалу я не смел поверить, но Вы мне объяснили: у меня есть воля, цель, я иду в определенном направлении, но, несмотря на то, что я не удовлетворен этим, все же хочу, чтобы другие мне следовали! Слава Богу, значит, я упрямец! Что ж, отныне я не хочу быть никем иным. И теперь я хочу, чтобы мой друг Раппард стал для меня спутником в путешествии, мне не хотелось бы потерять его из виду – разве я в этом не прав?
В спешке я признал, что хочу вывезти людей в «открытое море» (см. предыдущее письмо). Если бы я ограничился лишь этим, то был бы полнейшим варваром. Но есть то, что делает это предприятие более разумным. Человек не может постоянно находиться в открытом море – ему нужна хижина на берегу, с огнем в очаге, с женщиной и детьми вокруг этого очага.
Понимаете, Раппард, то, куда я сам хочу прийти, к чему я хочу привести других, – это стать рыбаками в водах, которые мы назовем океаном Реальности, но я определенно желаю себе и тем спутникам, которых мне удастся заинтересовать, такую «хижину». И в этой хижине – вышеперечисленное. Итак, море и тихая гавань или гавань и море.
Что касается философии, которую я проповедую: мой принцип – «люди, давайте любить то, что мы любим» – основан на аксиоме. Я полагал излишним упоминать о ней, но для ясности все же назову ее. Вот эта аксиома: «Люди, мы любим». Отсюда следует мой первый постулат.
Люди, давайте любить то, что мы любим, давайте будем теми, кто мы есть, «давайте не желать быть более сведущими, чем Бог». («Давайте не желать быть более сведущими, чем Бог» – это высказывание принадлежит не мне, а Мауве.) И этот постулат я доказываю reduction ad absurdum[82], а именно: сначала представьте, что человек не любит то, что любит, – сколько горя он может доставить себе и другим, сколько смятения принести в мир Господа нашего. Короче говоря, если на мгновение допустить, что все люди были такими, как этот человек, который не любит то, что любит, то постепенно мир (который, по моему мнению, Господь наш правильно устроил и продолжает поддерживать в таком состоянии и который, по крайней мере пока мы с Вами живы, останется прежним и переживет наше время), если, утверждаю я, все люди были бы такими, как упомянутый человек, ставящий все с ног на голову и делающий все шиворот-навыворот (к счастью, он существует только в воображении, как абстракция, как доказательство от противного, ведь наш постулат негеометрический), каким безусловно дурным нам показался бы правильно созданный нашим Господом мир. Полагаю, работая с ним как с абстракцией – пока (даже не) существующей в нашем воображении, умышленно поставленной с ног на голову и вывернутой наизнанку, – с упомянутым человеком, который предпочитает не любить то, что он любит, мы чувствуем, что идем «против шерсти», что можем считать доказанным или разумным утверждение «люди, давайте любить то, что мы любим». (К тому же если я недостаточно убедительно доказал ошибочность и величайшую бессмысленность упомянутого постулата, то Вы, имея хотя бы толику желания и будучи гораздо более сведущим в геометрии, чем я, сможете легко найти убедительные доказательства моей теории.)
Итак, мы можем прийти к удивительным выводам или «последствиям» этой аксиомы. В том числе:
Человек, который отказывается любить то, что он любит, сам загоняет себя в землю.
У него должна быть очень большая степень у/настойчивости (кстати, «у» и «на» – оба [варианта] одинаково применимы. Дьявол!), чтобы уметь выдерживать это в течение продолжительного времени.
Если когда-нибудь ему суждено измениться, его преображение не будет значительным.
Скажу ли я сейчас об этом напрямую или нет, Вы, думаю, в любом случае поймете, на что я в некотором смысле намекаю: Раппард, приверженностью к академии Вы связываете свои руки путами, на которых иные «повесились», потому что не смогли освободиться от них, когда решили выбрать море!
Ваши мышцы еще крепки, и потому в случае необходимости Вы сможете разорвать эти путы. Но другие! Поверьте мне, есть те, кто на них повесился!
Есть ли иные «путы», помимо «академических»? С Вашего позволения, существует столько же видов пут, как бревен в глазу (см. часть про «бревна в глазу» в предыдущем письме).
Сколько? – «Легионы, – говорю я. – Легионы!»
«Повеситься» на путах, намотанных на руку, – более долгая и страшная смерть, чем посредством простой удавки вокруг шеи.
Есть и моральные путы, связывающие нас.
И разве они лучше моральных бревен в глазу? Однако мы с Вами от этого не страдали, не страдаем и страдать не будем.
Хотя, пожалуй, в этом я еще не до конца уверен, и, если бы я, вместо того чтобы говорить о нас с Вами, говорил только за себя, то я страдал, страдаю и буду страдать от моральных бревен в глазу и моральных пут на своих руках, но это не изменило, не изменяет и не изменит того, что я извлекал, извлекаю и буду извлекать моральные бревна из своих глаз и того, что я разрывал, разрываю и буду разрывать моральные путы на своих руках.
До тех пор, пока мой глаз не будет чистым, а руки не станут свободными. Когда?
Если я буду бороться до конца – то в самом конце.
Сейчас Вы понимаете, что мы оба выиграем, сохранив нашу переписку, что наши письма постепенно станут более серьезными.
Потому что, несмотря на мою уже упомянутую необузданную фантазию, я действительно пишу Вам со всей серьезностью. И я далек от того, чтобы писать только ради спора: я лишь желаю «разбудить Раппарда» и сомневаюсь, что во время этого сам засну. Боже упаси! Наоборот, я очень далек от этого.
В прошлый раз я сказал Вам, что [при общении] с людьми, и в частности с художниками, я оцениваю как самого творца, так и его творение. Если творца нет рядом, мне приходится делать выводы на основании лишь его работ (мы не можем
