В Висуа по-прежнему правила неутомимая Забава, убежденная в своем провидческом даре и не получавшая доказательств обратного — им неоткуда было придти. По городам и весям ездила она в карете или на роскошной речной ладье, всюду ее приветствовали парадно одетые лучшие люди местности, кормили сытно. Однажды, в особенно неурожайный год, довелось ей увидеть, по случаю, семью кузнеца в каком-то отдаленном селении — детей, тощих как пруты, жену, качающуюся от голода, и самого кузнеца с бессмысленными от истощения глазами. Это возмутило Забаву и, вернувшись в Висуа, она написала и подписала закон, согласно которому региональные власти должны были следить за тем, чтобы семьи кузнецов ели полноценный обед каждый день. Проворные курьеры в несколько дней разнесли приказ во все концы Славии и прибыли обратно, заверили правительницу, что приказ принят к сведению и показали подписи получивших. Весть разнеслась по Висуа и восхищенные горожане на улицах, в домах и тавернах одобряли и радовались сердоболию Забавы. Тем временем в провинции приказ либо завяз в болотах и лесах и вскоре был забыт, либо выполнялся своеобразно — еду для обедов кузнецов просто отбирали у фермеров, плотников, портных, и мельников. Некоторые либерально настроенные князья несколько раз пригласили к себе в замки срочно найденных для них кузнецов, кормили их в комнате слуг, куда захаживали сами — посмотреть, и, отправив накормленных восвояси, считали инцидент полностью исчерпанным.
Фалкон терпел в своей стране славских шпионов, выученных и подготовленных людьми Кшиштофа (Забава вообще не знала об их существовании) и наводнял Славию своими шпионами. Фалкон также терпел присутствие пускающих корни артанцев во многих городах Ниверии, рассчитывая создать со временем целые центры разведчиков, которых можно было бы подсылать к любому из артанских князей. Дальновидный Фалкон совершал в этом случае ту же ошибку, что и недалекая, тщеславная Забава — он верил докладам, когда доклады соответствовали его ожиданиям. Сама идея мирного сосуществования с представителями иной веры была для артанцев совершенно неприемлема, и часто вместо верных цивилизованной Ниверии разведывательных сил в провинциях просто крепла и утверждалась пятая колонна, постоянно конфликтующая с населением.
В Артании же юный князь Улегвич, наследовавший умершему от подхваченного в славских снегах туберкулеза отцу, начал проявлять качества, присущие большим политикам.
На севере Славии Князь Йон вел тайные переговоры с молодым Улегвичем Артанским, соблюдая строгую конспирацию. Он очень боялся, что о переговорах узнает Конунг Кшиштоф и принимал двойные меры предосторожности. Оказалось — успешно. Кшиштоф действительно ничего не знал. Зато знал Фалкон, люди которого подкупили одного из курьеров Улегвича Артанского, проявившего двойную степную хитрость — взявши золото, он передал информацию и скрылся в неизвестном направлении. Больше о нем не слышали. Готовился план совместных действий Йона и Улегвича против конунга.
— Дураки, — сказал Фалкон, не любивший славского правителя но уважавший в нем достойного оппонента. — Кшиштоф вколотит их в землю, а потом пройдет поганой метлой по княжеству этого Йона. Многие, конечно, попытаются бежать к нам. Пусть не пытаются — я их всех выдам Кшиштофу. Не люблю предателей. А Йону следовало искать союза не с дикарями, а со мной.
В столице Артании, пыльной, семи ветрами продуваемой Арсе, становящийся всесильным Улегвич собрал совет артанских князей. Двоих казнили по подозрению в связях с Ниверией в обход воле Улегвича, и еще одного из-за доказанных связей с верным Кшиштофу князем. После чего Улегвич объявил себя верховным правителем Артании Великой. Это не понравилось нескольким мелкопоместным, и их тоже казнили. После этого с помпой и общенародной радостью в Арсе снесли все здания, построенные по ниверийским и славским проэктам. Оставили только артанские постройки, не зная, или делая вид, что не знают, об изначальном неартанском их происхождении. Так, старинный ниверийский храм, возведенный (по данным Кшиштофа) Ривленом Великим, и впоследствии обредший языческую башенку сверху, идолов внутри, и потерявший фронтон над входом, оставили нетронутым. Также оставили нетронутой варварски роскошную резиденцию Улегвича в Арсе, с изящными карнизами, уходящими ввысь арками, стройными высокими окнами и бальным залом, построенную, как хорошо помнили предпочитавшие молчать старожилы, самим Зодчим Гором. Не в башенке же жить повелителю Артании Великой, глупо. В бальном зале теперь по частым праздникам отворяли все окна и разводили в двух огромных жестяных тазах ритуальные костры под звуки огурцеобразных барабанов, но меблировку спален, кабинетов, и гостиных Улегвич оставил нетронутой, а в солидной библиотеке подолгу сидел сам, запрещая туда входить кому бы то ни было под страхом позорной смерти, и изучал, как он объяснял, менталитет и замыслы врагов по их подлым записям, разлагающего влияния которых не вынес бы ум менее крепкий и верный, чем ум верховного правителя.
Шутливый Фалкон послал Улегвичу курьера со стопкой новых фолиантов, которых не могло быть в библиотеке резиденции. Улегвич демонстративно сжег фолианты на площади вместе с курьером и его лошадью, но Фалкон был уверен, что, несмотря на непреклонность, свойственную неопытным молодым политикам, Улегвич тайно отобрал себе несколько томов.
Бывший Первый Наследник, а ныне Великий Князь Бук, увлекался женщинами и искусством, и в политику не вмешивался. Фалкон, весьма благосклонный к искусству (хоть и своеобразно — он считал, что всякое искусство обязано работать на укрепление верховной власти) часто руководствовался рекомендациями более искушенного Бука в выборе книг, театральных представлений, и музыкальных новшеств. Они прекрасно ладили. Сын Зигварда был не просто похож характером на отца — он был, по мнению Фалкона, даже лучше. У Зигварда проявлялись иногда чисто политические замашки. Сын этим недостатком не страдал.
Рядилище подчинялось Фалкону всегда и безусловно. Старая аристократия, основательно прочесанная и потрепанная Главой Рядилища, дрожала и заискивала перед ним. Народ, несмотря на жестокие наказания за малейшую провинность, его любил, возможно из страха — не любить было опасно. С воспитанием молодого поколения дела обстояли хуже. Время было относительно мирное, и молодежь скучала, а когда молодежь скучает, недовольство растет. В возможность скорого нападения со стороны Артании Фалкон не верил. Самому соваться в Артанию было бы глупо — конкурент Кшиштоф был на пике силы и славы и мог воспользоваться случаем, ударив в тыл. Пик нужно было переждать. Год, два, три. Но молодежь тем временем разлагалась и сочиняла гнусные пародии на патриотические песнопения, включая святая святых, «Ого-го-го, ступенчатые гребни».
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
