И случай-то ведь был пустячный. Как-то раз защемило у Смыкова в правом боку. Сильно защемило. Местный хирург паче чаяния вырезал воспалившийся. аппендикс очень удачно — ничего лишнего не отхватил и посторонних предметов в брюшной полости не оставил. Беда состояла лишь в том, что этот хирург считался приятелем Смыкова и шутки ради неоднократно грозился прооперировать его при первой возможности:
Воспользовавшись этим общеизвестным фактом, старший следователь накатал в управление рапорт, что никакого аппендицита у Смыкова на самом деле не было, а операция инспирирована с единственной целью: сачкануть на пару недель от службы.
Из областного центра незамедлительно прибыла авторитетная комиссия, больше, правда, привыкшая иметь дело с трупами, чем с живыми людьми. Эксперты долго щупали живот Смыкова, совали зонд в еще не заживший разрез и с пристрастием допрашивали хирургических сестер. Гнусный навет, естественно, не подтвердился, однако посредством зонда в чрево Смыкова была занесена инфекция, следствием которой явился острый перитонит.
Его дважды распарывали от паха до грудины, лишили половины тонких кишек, держали на капельнице и искусственном питании, кололи всеми доступными в талашевской глухомани антибиотиками, а потом еще полгода долечивали в ведомственном санатории. Когда бледный и осунувшийся Смыков вернулся к исполнению служебных обязанностей, старший следователь устроил ему головомойку за волокиту и противопоставление личных интересов общественным.
В тот самый день, ставший последним днем привычного подлунного, или, если хотите, подсолнечного, мира, Смыкову выпало дежурить в райотделе.
Ничего чрезвычайного за сутки не случилось, и он подшивал в своем кабинете папку с очередным пухлым делом (умение красиво подшивать бумаги ценилось среди следователей не меньше, чем проницательность), рассеянно прислушиваясь к доносившимся из дежурки звукам: неразборчивому бормотанию радиостанции, треску телетайпа, телефонным звонкам, разухабистым песням задержанных, привычному мату помдежей.
Мысли Смыкова все еще перемещались в изолятор временного содержания, где в камере-одиночке отбывала свой двухнедельный срок небезызвестная в Талашевске Зоя Осечкина, легко контузившая разделочной доской мужа, заставшего ее на кухне в момент свального греха с аварийной бригадой горгаза.
Сделав очередной тугой и красивый стежок, Смыков машинально покосился на часы (было самое начало седьмого, конец обычного рабочего дня), отложил дратву в сторону и снял трубку телефона.
— Доставьте ко мне административно арестованную Осечкину, — сказал он как можно более обыденным тоном. — Пусть хоть стекла в окнах протрет, а то темно, как в подвале.
Однако Смыкову никто не ответил. Он подул в микрофон, постучал по рычагам
— телефон не подавал признаков жизни. Недоуменно пожав плечами, он высунул голову за дверь и повторил то же самое открытым текстом.
На этот раз дежурный ответил назамедлительно:
— Да подожди ты! Тут и без тебя запарка…
Было что-то странное в этом ответе — нет, не содержание и даже не грубый тон, а нечто совсем другое… Лишь спустя несколько секунд Смыков понял, что именно насторожило его — отсутствие привычного шумового фона. Все аппараты связи молчали, помдежи приутихли, и даже пьяницы, буйствовавшие до этого в решетчатом вольере, молчали.
— Что там у вас, братец вы мой, случилось? — поинтересовался немного озадаченный Смыков.
— Если бы у меня… — в голосе дежурного искрой проскальзывало копившееся годами раздражение, обещавшее вот-вот разразиться настоящей грозой. — Электрики что-то портачат, мать их всех наперекосяк…
Прикрыв дверь, Смыков щелкнул выключателем — в кабинете, несмотря на довольно ранний час, уже собирались сумерки. Пыльная лампочка под потолком загорелась вполнакала, немного поморгала и погасла окончательно. Смыков проверил городской телефон — глухо. Радиоточка тоже безмолвствовала, впрочем, она и раньше работала только в сухую и безветренную погоду. Тогда Смыков вытащил из сейфа транзисторный приемник, недавно изъятый у несовершеннолетнего вора, очистившего городской Дом культуры. Еще сегодня утром он исправно действовал, передавая прогноз погоды и концерт по заявкам.
Молчали средние волны, молчали длинные, молчали все диапазоны коротких. Это уже не было похоже на простую случайность.
Смыкову стало как-то не по себе и сразу потянуло к людям.
Возле дежурки несколько подзадержавшихся после службы милиционеров уже чесали языки, обсуждая странную ситуацию с электроэнергией. Досталось и народу-разгильдяю, и государственному строю, и местной власти. В конце концов все сошлись на том, что виноват диспетчер на подстанции: вырубил с пьяных глаз главный рубильник и заснул мертвецким сном. Такие случаи, кстати, уже бывали.
— Тогда почему телефон не работает? — возразил Смыков, склонный, как и все следователи, к логическим умозаключениям. — Ведь на телефонной станции аварийное питание имеется. Аккумуляторные батареи и дизель.
Дежурный, еле сдержавший гнев, перестал бесцельно тыкать в клавиши коммутатора и велел милиционеру-водителю для прояснения ситуации смотаться на городской узел связи.
Спустя минут пять с улицы раздался растерянный голос гонца:
— Не заводится, проклятый!
Все повалили наружу к дежурной машине — автомобиль не телефон, с ним разобраться можно. Очень скоро выяснилось, что на свечах нет искры. Мнение было однозначным: сел аккумулятор. Попробовали завести мотор ручкой — не получилось. Стали толкать машину туда-сюда, через четверть часа запыхались. Догадались притащить из гаража резервный аккумулятор, но и он не подавал признаков жизни.
— Ребята, на небо гляньте! — с неподдельной дрожью в голосе сказал вдруг кто-то.
Все, в том числе и Смыков, возвели очи горе. Низко над головами, от горизонта до горизонта, клубилось что-то непонятное — тучи не тучи, туман не туман, а какой-то мутный сизый дым. И сквозь это неизвестно откуда взявшееся мрачное марево заметно было, как одновременно с востока и запада медленно надвигается что-то темное, массивное — словно смыкаются створки ворот неба.
— По территории области ясно, без осадков, ветер умеренный, порывами до сильного, — пробормотал Смыков.
— Что? — недоуменно переспросил дежурный, продолжавший зачарованно пялиться вверх.
— Погоду, говорю, сегодня хорошую обещали. Ясную…
— Да уж…
Толпа возле машины постепенно росла. У каждого были свои проблемы: кто-то не смог доварить варенье, кому-то надо было везти в роддом роженицу, у кого-то срывалась свадьба или похороны, некоторым просто не терпелось почесать лясы. На велосипеде прикатил фельдшер «Скорой помощи» и, запыхавшись, объявил, что связь с больницей не работает, диагностическая аппаратура отказала, автомобили не заводятся, операции приходится заканчивать при свете керосиновых ламп.
— А я здесь при чем? — огрызнулся дежурный.
— Принимайте меры! — возмутился фельдшер. — Вы же власть!
— Власть моя сейчас только этой штуки касается, — дежурный похлопал по кобуре. — К попу лучше иди, пусть он у всевышнего помощи попросит.
С похожими жалобами вскоре явились начальник пожарной части, директор жилищно-коммунального хозяйства и наряд ночной милиции в полном составе. Вопросов сразу прибавилось: в пожарных гидрантах упало давление, повсеместно отказала охранная сигнализация, в остановившихся между этажами лифтах заблокированы люди, водозаборные скважины не действуют, котельная вот-вот остановится.
Люди возбужденно гомонили, но не забывали с тревогой наблюдать за жутковатым действом, разворачивающимся на небе.
Неровная полоска сравнительно светлого пространства становилась все уже, а с обеих сторон наплывала тяжелая, каменно-серая мгла — уже не створки небесных ворот смыкались, а захлопывались иззубренные челюсти вселенского капкана. Когда вверху осталась только узенькая, мерцающая, как радуга, изломанная линия. Смыков невольно поежился: ну сейчас шарахнет! Казалось невероятным, что столкновение столь осязаемо-плотных масс пройдет безо всяких разрушительных последствий. Ведь в небе сходились не тучи, а два гранитных глетчера, готовые смять, искрошить, перемолоть друг друга и каменным дождем обрушиться на замершую в тревожном ожидании землю.
Однако паче чаяния ничего из ряда вон выходящего не произошло: весь небосвод принял равномерный тускло-серый оттенок, дымное марево поредело, даже темнее не стало. Правда, откуда-то сразу потянуло ветром — не теплым, не прохладным, а каким-то знобящим, словно опасный сквозняк.
Многие вздохнули с облегчением, хотя и непонятно было почему. Первое оцепенение прошло. Вскоре в толпе уже вовсю муссировался слух о начале третьей мировой войны.
