«Благодарю тебя, мать моя! — сказал Ксолотль, взяв quipos из рук богини и благоговейно пряча его у себя на груди под туникой. — Я слушал с надлежащим вниманием твои божественные слова и навсегда запечатлел их в своей памяти!»
«Теперь я добавлю еще несколько слов, — продолжала богиня, — завтра с восходом солнца ты покинешь этот дворец, в который не должен более возвращаться; дорога, проложенная мной, тотчас исчезнет, и местность снова примет вид мрачного запустения, а неприступные грозные скалы загромоздят все пути к горе. Надо, чтобы путь, ведущий к этому, по-видимому, неприступному замку, оставался неведомым для всех. Затем, Теотль не желает, чтобы Амакстлан восстал из пепла и развалин, а потому ты завтра же сделаешь перепись своего народа и затем двинешься дальше. Такова воля Теотля. Прощай, сын мой! Ты будешь счастлив всю жизнь, и мое материнское попечение всегда будет хранить тебя!»
«Неужели я уже больше не увижу тебя, мать моя?» — «Нет, ты увидишь меня еще раз: в твой смертный час я приду за тобой, чтобы проводить тебя в блаженные долины». — «Прощай, мать моя, воля твоя и воля великого Теотля да будет во всем!»
Богиня запечатлела долгий поцелуй на челе сына и скрылась.
Поутру Ксолотль покинул таинственный дворец на вершине горы; едва он успел дойти до опушки леса, как, обернувшись назад, увидел, что дорога позади него бесследно исчезла; громадные обломки гранита, даже целые скалы и утесы загромоздили путь к неприступному дворцу, река бурливо помчала мутные волны по камням и скалам, пенясь и злясь, как разъяренный зверь. Великий Чичимек с трудом проложил себе путь к лагерю через дремучий лес, в котором теперь уже не было ни дороги, ни тропинок. Прибыв в свой главный лагерь, Ксолотль собрал весь свой народ и, сделав перепись ему, двинулся далее к стране Анауак.
Вокруг дворца на воладеро воцарилась мертвая тишина, и вскоре все забыли о самом существовании этого удивительного сооружения.
Прошли века. Испанцы высадились на берег в земле Анауака. Могущественная Мексиканская империя пала, — и последний император Мексики погиб самым жалким образом, а его палачи поделили между собой его достояние.
Однажды вечером несколько всадников верхами на добрых конях прискакали перед самым закатом солнца к развалинам Амакстлана, где и переночевали. На утро, оставив своих коней под надзором двух своих товарищей, они решительно двинулись по направлению к лесу и не задумываясь стали углубляться в самую глухую чащу. Их было пятеро. Тот из них, кто, по-видимому, был их главой и проводником, нес что-то, очевидно, довольно тяжелое под полой своего плаща, но что это был за предмет, — никто не мог разглядеть.
После довольно продолжительного пути эти люди достигли подножия воладеро. Предводитель маленькой партии окинул быстрым взглядом всю местность и затем решительно подошел к одному из обломков скалы, дотронулся до него в известном месте и нажал его, после чего обломок плавно сдвинулся с места и обнаружил ход в глубокое подземелье. Все пятеро вошли, — и затем громадная каменная глыба снова заградила вход.
То было в день матлактли-оккоколин, то есть в девятый день десятого месяца очпаксалитстлик, который соответствует двадцать седьмому сентября. Глава или предводитель тех, которые теперь проникли в подземелья таинственного дворца, был Мистли Гуайтимотцин, принесший сюда священный ковчежец, врученный ему умирающим Монтесумой II, последним императором Мексики. Итак, все предсказания богини Мистли Истаксуаль сбылись, кроме последнего.
— Такова, — закончил рассказ Твердая Рука, — легенда об асиенде дель-Энганьо или, как называют его индейцы, Текпан-Тепетикиак, то есть «дворец на вершине горы».
Рассказчик смолк.
Некоторое время длилось ничем не нарушаемое молчание. Часы пробили два часа ночи. Дон Торрибио очнулся точно от забытья.
— Вы кончили свой рассказ, сашем34? — спросил он у Твердой Руки.
— Да, легенда на этом кончается! — задумчиво отозвался Твердая Рука.
— Вы чудесно пересказали нам эту легенду, дорогой сашем!
— Немудрено: я сотни раз слышал ее в детстве, и всякий раз глаза мои устремлялись с каким-то суеверным ужасом на окна таинственного дворца, освещенные в темные ночи каким-то красноватым светом.
— Так эта асиенда на самом деле существует? — спросил дон Торрибио.
— Да, и в таком виде, как ее описывает легенда!
— Странно! — продолжал дон Торрибио, как бы думая вслух. — Слушая вас, я переживал нечто совершенно необычайное: я следил за ходом вашего рассказа, как заблудившийся путник, который понемногу выходит на знакомую ему издавна дорогу. Мне казалось, что все те подробности, какие вы сообщили нам, уже знакомы мне, что все эти индейские названия и имена привычны моему слуху. Мне казалось, что я, как бы сквозь сон, видел когда-то и эти громадные залы, и бесконечные ходы и коридоры, которые я как будто проходил когда-то.
— Да, это странно!.. — прошептал дон Порфирио.
— Разве вы уже бывали когда-нибудь в этой стране? — спросил его Твердая Рука.
— Насколько мне известно, никогда!
— То есть, как это, — я не совсем понимаю вас, сеньор! — сказал асиендадо.
— Я, кажется, уже говорил вам, что родился в Мексике, в какой именно части ее — не знаю. Вероятно, я был очень малым ребенком, когда покинул родину, так как самые отдаленные воспоминания, воскресающие в моем воображении, — это воспоминания о большом судне, на котором со мной ужасно дурно обращались. Правда, впоследствии я узнал еще некоторые подробности из своей жизни, но в сущности память моя удержала ясно лишь те воспоминания, которые следовали за прибытием моим в Буэнос-Айрес. Все, бывшее со мной до этого времени, совершенно изгладилось из моей памяти, так что даже рассказы о том, что было, не могли ничего воскресить в моей душе. Не странно ли было бы, если бы я родился именно в этой провинции, и раннее детство мое прошло в окрестностях этого таинственного дворца?!
— Да, это было бы ужасно странно! — подтвердил дон Порфирио, видимо волнуясь. — Неужели вы в самом деле решительно ничего не помните?
— Ничего, ни даже фамилии моей семьи, ни собственного моего имени, хотя мне смутно помнится, что некогда я носил другое имя, чем Торрибио. Однако, оставим этот вопрос: дело не в нем, а в нашем общем деле, в том, каким образом нам следует бороться с сильным врагом.
— Странно! — прошептал дон Порфирио, украдкой внимательно вглядываясь в черты молодого человека. — А как знать?! Быть может, во всем этом виден перст Божий!
— Господа, не будем тратить времени в пустых разговорах! — сказал молодой человек. — Как вы сказали, эта легенда не более, как вступление, эпизод, быть может, не имеющий даже никакой важности, но который служит, так сказать, пояснением к тому, что вы обещали сообщить мне о том друге вашем, которого вы оплакиваете вот уже двадцать лет, и жизнь, и исчезновение которого вы хотели рассказать мне.
