понимать не надо. По тону голоса все ясно.
А Погожеву тоже «по тону голоса» Володи было ясно, что его ответ насчет захода в Созопол сбил радисту настроение. Володя только сегодня утром с таким воодушевлением рассказывал ему, какой необыкновенный этот городок болгарских рыбаков: «Дома словно корабли на каменных постаментах, стены их позеленели от солнца и ветра, а крыши покрыты зеленым мохом...»
Сейнер сбавил ход. Что-то кричал с мостика Осеев. Но слова его тут же заглушил грохот якорной цепи.
Вскоре подошли другие сейнера. Торбущенко подвалил под борт осеевцев, а Малыгин встал особняком.
— Ого-го! — махал Осееву с палубы малыгинского сейнера Жора Селенин.
— Бороду бы ему да кольчугу — вылитый бы Илья Муромец, — сказал Погожев о Селенине.
— В кольчугу не влезет. Живот не пустит, — возразил Осеев.
Вскоре Жора заявился на сейнер Осеева. Он бросил на крышку трюма свой крохотный чемоданчик-балетку и заявил:
— Завтра с вами пойду. Кое-что надо обмозговать сообща.
Погожев с Осеевым переглянулись. Им все ясно, уточнять ничего не надо: Селенин подслушал разговор Виктора с болгарами и боится, как бы не отстать от Осеева, когда он отправится на торжества к Тасеву.
— А спать где будешь?
— Найду место. Дашь одеяло, на неводной площадке покемарю.
— Ладно, — примирительно согласился Виктор, — швартуйся в моей каюте. С Георгиевичем на пару. А я пересплю в кубрике.
Жору не пришлось долго уговаривать. Он тут же отнес свой чемоданчик в капитанскую каюту и двинулся на камбуз узнать, что там сегодня на ужин.
Море улеглось, и в заливчике вода лишь чуть всплескивала у темнеющего берега. Далеко на северо-западе помигивали огоньки Созопола...
2
Вначале никто на сейнерах не заметил, как из-за крутого изгиба косы выскочила шаланда. Впрочем, самой шаланды в темноте видно не было — только бегущий по морю огонек, да слышался нарастающий гул мотора. Шаланда почти проскочила мимо сейнеров, как вдруг сбавила ход, развернулась и стала приближаться к сейнерам Торбущенко и Осеева.
«Кто бы это мог быть?» — думали рыбаки, сгрудившись около борта.
На спардеке осеевского сейнера включили прожектор. Когда шаланда попалась в полосу света прожектора, все увидели в ней трех рыбаков.
— Здравейте, другари! Принимай конец! — размахивая тросом, кричал с шаланды сразу на двух языках молодой стройный рыбак.
Торбущенко подскочил, как ужаленный. И, оттолкнув вахтенного, бросился сам принимать фалинь с шаланды.
— Здорово, Петко!.. Подавай, Петко!.. — закричал Торбущенко срывающимся от радости голосом и заметался вдоль борта сейнера. Он то и дело оборачивался к Погожеву и Осееву, возбужденно поясняя: — Петко Стойчев, мой корешок по Измаилу!.. Это же Петко, помнишь, я говорил о нем? — И его глаза, обычно мутные и уклончивые, восторженно блестели.
Встреча была не так-то уж неожиданной. Тот и другой знали, что находятся в море. Больше того, во время разговора по рации (а это с ним говорил Костя перед тем, как повернуть на Одессу) Торбущенко довольно прозрачно намекнул Стойчеву, что, возможно, будет у берегов Болгарии.
Познакомились Торбущенко и Стойчев в Измаиле, где Костин сейнер стоял на капитальном ремонте, а Петко в то время в Советском Союзе заканчивал мореходку и в Измаиле находился на производственной практике.
— Как жизнь? Бригадиришь все? И я — бригадир. Тоже на эсчеэсе. Ходили вот, камбальные сети ставили. — И Петко кивнул в сторону шаланды, давая понять, что не гонять же сейнер ради такой ерунды. Стойчев был веселым и энергичным человеком лет двадцати восьми, со смуглым лицом, быстрыми глазами и маленькими черными усиками под птичьим носом. — Года три прошло, как не виделись. Время летит, как пуля, — и он рассмеялся, обняв Костю за плечи.
И тут кто-то из команды Торбущенко похвастал, что их бригадира наградили партизанской медалью.
— Перед самым выходом на путину, — добавил радист Климов.
Не успели рыбаки и глазом моргнуть, как на палубе сейнера появилась большая бутыль в плетенке.
— Во, это оперативность! — пришел в восторг Витюня, лаская бутыль взглядом.
Не надо быть ясновидцем, чтобы отгадать содержимое бутылки.
— Пожалуй, ни к чему это, Петко, — произнес Селенин неуверенно, переводя взгляд с бутыли на Погожева.
— Чего там «ни к чему»! — выступил пучеглазый коротышка Филя из бригады Торбущенко. — Косте дали, за медаль. Он и будет распоряжаться.
От выкриков Фили всем стало не по себе.
«Вот чертова камбала, — чуть не скрежетал зубами от злости на Филю Погожев. — Не‑ет, баста. Хватит с меня и тех двух одесских историй», — твердо решил он про себя. И сказал:
— Давайте, товарищи, отложим это дело на потом. Еще успеется.
Но и от слов Погожева никто не пришел в восторг.
— Командиров у нас... — И, оборвав фразу, Торбущенко отвернулся и зло харкнул за борт.
Только Петко все с той же веселостью согласился:
— Если «на потом», то пусть будет так.
И бутыль молниеносно исчезла с палубы. Но не исчезла неловкость. Рыбаки переминались с ноги на ногу, стараясь не смотреть друг другу в глаза. И разговор уже был не тот, что раньше. Спасибо Лехе: приготавливая на камбузе ужин, он, пожалуй, единственный, кто даже не догадывался о существовании бутылки. Раскрасневшийся от плиты и польщенный тем, что «закордонные» рыбаки изъявили согласие отведать приготовленный им ужин, он, припадая на ногу, словно приплясывая, выбежал из камбуза на палубу и оживленно объявил:
— Вечерять, хлопцы!.. А ну, швидко, а то сам усе полопаю!
Все словно ждали эт ой команды — сразу оживились и дружно повалили к камбузу, где уже гремел мисками Леха. Ярко освещенный камбуз так и благоухал аппетитным запахом жаркого. Жаркое с картофелем и с острой подливкой — коронное блюдо Лехи.
Гости и хозяева, энергично работая вилками, хвалили кока. Только Погожеву жаркое становилось поперек горла. Хотя был он вместе со всеми на юте, за общебригадным столом-полкой и старался поддерживать беседу. Разговор прыгал с одного на другое. Вспоминали те годы, когда скумбрия валом валила повсюду и не надо было за ней гоняться по всему морю, а только знай бери, не ленись. Упоминались имена особо фартовых рыбаков и в том числе
